Но проходил еще один день, потом еще один, неделя, месяц. С наступлением холодов Лида заметила изменения, которые стали происходить с ее телом. Во-первых, не пришли ее обычные дни, и она никак не могла припомнить, были ли они в прошлом месяце. Потом стало больно тянуть в пояснице, а по утрам страшно мутить – до тошноты и невозможности проглотить ни кусочка еды. Выждав еще немного, Лида наскребла денег, сэкономила на покупках, чтобы не говорить ни о чем матери, и отправилась к слободской бабке. Та все ее опасения полностью подтвердила.
– Летние детки крепенькие! Солнышком напоенные. Еще до осени родишь, я тебе говорю, такая вот радость тебе будет.
Лида радости никакой не чувствовала, но и делать радикальные шаги не была готова, да бабка ей и не предлагала – первенец же. Ну и, конечно, деньги для того нужны были вовсе другие. Лида ушла от бабки, ничего не решив, и каждый день становился теперь для нее пыткой. Пока не видно, а когда узнает мать? Соседи заметят? Жильцы? Да и это опасение было каким-то не главным, расплывчатым. Главным было то, что он не вернулся. Не пришел к ней, не дал весточки. А она даже не может открыто искать его, тосковать, печалиться. Не выбрал он Лиду изо всех, не сказал об этом – ей, людям, всему божьему свету. Ох, тоска!
И теперь при любой возможности, Лида уходила из дома, долго слонялась по городу, гоняла по кругу одни и те же мысли, а потом ноги сами приводили ее сюда. К обрыву.
***
Клим прижился на бутырках у брата станционного смотрителя. Тот тоже был женат, супруга его вела хозяйство, верней – руководила целым гуртом баб и мужиков, что вечно суетились в доме и на дворе. Жили при заведении и две «девицы», о которых предупреждал Клима хозяин почтовой станции. Но, когда наезжали гости, Клим старался не высовываться и сидел у себя в комнатушке, а в остальные дни, когда девки были не хмельные, то вели себя скромно, так, что сразу даже и не догадаешься об их ремесле. Иногда и по хозяйству помогали – не скучать же, сложа руки.
Девиц звали Манька и Танька. Хозяйка тутошняя вместе с мужем были людьми нрава азартного да веселого. Любила хозяйка, когда гости привозили с собой цыган. Страсть как любила песни – и сама могла выводить, но больше ей по нраву было слушать. Танька и Манька иногда весь вечер голосили ей в угоду – у Маньки срывался голос на верхних нотах, а Танька вообще в них попадала редко, зато голосину имела силищи неимоверной. Так и развлекались. Климу жилось тут спокойно.
Приняли его по рекомендации брата благосклонно. Работой грубой не загружали – и так есть, кому мешки ворочать. Хозяин был мужик смекалистый да приметливый – сильные стороны каждого видел насквозь, как и слабости, и пороки. Клима пристроил к закупкам да к доставке товаров. Так что Неволин частенько наезжал в соседние городки и селения, пару раз бывал и в Нижнем Новгороде. В свой район не заезжал, в дом не заходил – делал быстренько дела и возвращался обратно. Хозяин был им доволен, да все вздыхал и мечтал о расширении хозяйства.
– Надобноть момент поймать подходящий, Клим Валерианович, – поучал он нового работника. – Вот выставочный год – самое то было, не успел я! А так – привыкли бы, да потом других за собой привели, да чаще к нам наезжать бы стали. Вот оно и прибыльно-то да вольготно. Засадили бы земельки поболее, домишек еще поднастроили. Но это мне тогда непременно помощника надо!
Когда в воздухе закружились белые мухи, Клим принял решение. Он «выбрал момент», когда хозяин был в благодушном расположении духа и предложил ему свое участие.
– Хм! – тот почесал в затылке. – Мужик ты добрый, Клим Валерианович, да хозяин-то из тебя никудышный, ты уж не обижайся. Но под моим присмотром может толк и вышел бы. Да за голубые глазки я тебе до помощника не повышу, и не жди! Мне доля нужна. Денюшки.
– Сколько? – спросил Клим.
Когда снег лег основательно, он отпросился в Нижний. Клим все это время не забывал о той сумме, что лежала в банке «на черный день» и по всему своему жизненному течению сделал вывод, что ждать такого дня не следует. Есть ли, нет сбережений, а придет такой день сам, посадит детей в дорожную карету, да и увезет за тридевять земель, оставив в тоске и одиночестве. Лучше уж вложиться в то, что нынче приносит успокоение, а там, глядишь, боженька и еще расщедрится. Клим заехал домой, собрал теплые вещи, снял с божницы небольшую иконку Николая Чудотворца, да спрятал за пазухой. Зашел к местному уряднику, поведал о своем нынешнем местопребывании, да попросил приглядывать за домом и двором. Снял в банке все деньги и со спокойной душой возвращался теперь туда, где нынче был у него, если не дом, то место прибежища. Туда, где его ждали.