Поняв все сразу, Таня смирилась, не желая причинять неприятности людям, которые ее приютили. Сейчас посреди двора стоял совсем иной человек, не та взбалмошная, капризная и самолюбивая до глупости барышня, что вышла из ворот Института благородных девиц всего лишь позапрошлой весной. Она спокойно усмехнулась, увидев супруга, полезла за корсаж, развернулась к Климу, и, отдав ему пачку ассигнаций, сказала: «Сбереги!». Васенька не посмел спорить о деньгах на людях. Таню увезли.
Клим побрел обратно к дому. По дороге ему попался валявшийся узелок. Он со всей силы пнул его, потом сел прямо в пыль и разрыдался. Опять! Опять он ничего не может удержать в своей жизни! Что же это за судьба такая! Рано или поздно все, все от него уходят, уезжают, пропадают. Вышла во двор Матрена. Закрыла раззявленные ворота, подошла. Постояла. Потом решительно взялась поднимать его за плечи.
– А ну, хватит! Пойдем в дом. Пойдем, пойдем.
Она по дороге умыла его, как ребенка, у рукомойника, сунула в руки полотенце. Придя в его каморку, она оглядела разоренное жилище, вздохнула.
– Ты вот что, Климент Валерьянович. Ты руками-то что делать умеешь?
– Я? – Клим поднял на нее непонимающий взгляд. – Я что-то должен сделать? Почему руками?
Он оглядел свои руки, про которые только что думал, что они ничего не могут удержать.
– Вон избы новые отстроили, – непонятно к чему вела Матрена. – Резчики к нам приехали. Это лучшие умельцы на всю волость! Пойди. Постой и посмотри, может, выучишься. А как хошь! Хоть лошадок из полена вырезай, хошь я тебе вязать покажу как, но только ты думки свои гони. Занятие себе какое найди. По сердцу! А то, так люди с ума-то и сходят! Умеешь чего, спрашиваю? Что раньше делал? Чем занимался, окромя службы?
– Я? – Клим еще всхлипывал. – Я раньше вирши слагать пробовал. Да, говорят, плохо получалось.
– Мне без разницы как! Вот возьми листочек и чернила, да сочиняй вволю. Только не сиди сиднем! Моему скажу, чтобы услал тебя куда побыстрее. Все при деле будешь. А сейчас спи!
***
Таня заболела еще в дороге. То ли сказалось сильное душевное напряжение, то ли она подхватила что-то в поезде, но привез ее Василий домой в совершеннейшей лихорадке. Таня болела всего третий раз в жизни. Болела долго и тяжело, как бывает с людьми физически крепкими, не поддающимися мелким хворям. Гарнизонный врач качал головой, а муж не заходил к ней, опасаясь заразы, только смотрел с порога. Один раз, заметив, что Таня пришла в себя, соизволил заговорить с ней:
– Вечно с Вами какие-то проблемы, милая моя! Снова пришлось просить отпуск. О Вашем поведении поговорим потом. Вы, сударыня, опозорили меня!
Миновал кризис, стало понятно, что Таня выживет. Доктор стал навещать пациентку все реже. Никто не заходил к ней, бывало, целыми днями. Вернулись остальные офицеры полка, лето кончилось. «У тетушки рожденье», – с тоской думала Таня, хотя за время своего житья на выселках, даже думать забыла обо всех родственниках и родных. Но, раз они, в лице ее мужа, сами напомнили о себе, то возвращалась и вся остальная, невыносимая баронская жизнь.
Таня выздоравливала. Она исхудала, почти ничего не ела. Когда начала вставать, то вечерами за стол с мужем не садилась, клевала днем, что попадется под руку, без аппетита. Но муж уже считал ее окрепшей и начал третировать настойчивыми просьбами написать отцу или тетке, чтобы выслали денег, ведь ее леченье ему дорого стало!
Не обошлось и без Мавродаки. Он получил порцию славы, поведав одиссею незадачливой баронской жены. Он ославил ее на весь городок, выслушивая восторги его ловкости и везению. Да-да, везению! Полиция вон сколь искала – не нашла. А он! Но ему было этого мало, и он решил насладиться еще и унижением жертвы. Он снова явился в дом Васечки, когда того не было дома и снова настойчиво требовал плотских утех, потому что смешно же, право слово, теперь-то! После целого года в притоне!
Таня не хотела даже видеть его, не велела пускать, но разве удержишь движущийся паровоз? Вольдемар охамел до такой степени, что посмел применить силу. Применять силу к немощной после болезни женщине, да и вообще, ко всякому, кого заведомо считаешь слабым, не всегда оказывается безопасным – непривыкшая к борьбе сущность может не рассчитать свои силы, и, так сказать, превысить пределы допустимого. Мавродаки обнимал Таню, мял платье, лез ей губами в самое ухо и, возможно, не без намерения привлечь внимание сторонних зрителей, прижимал ее к подоконнику, сорвав при этом кружевную занавеску. На окне строевым рядом стояли горшки с геранью и бальзамином. Один из них, даже в ослабевшей руке, оказался неплохим защитным оружием. Вольдемар рухнул с рассеченной головой у ног несостоявшейся жертвы насилия.