Третья.
Теперь на меня смотрит женщина. Призывно и волнительно.
Приди, отдохни в моих объятиях, говорят её полные, слегка приоткрытые губы.
Смирение - вспоминаю я имя этой карты. Смирение плоти, желаний - всего, что может положить конец долгому пути, стоит путнику, не сумевшему побороть соблазн, проявить слабину.
И опять - опасности, правда, на сей раз, духовного, не физического характера.
Что ж... Предупреждён - значит вооружён.
И глупы те, кто карты эти, созданные волей Его, не ценят. Ибо через них Он, дань свою, поддержки душ наших, протягивает, каждый раз, ради чада своего, через пропасти ледяные и искажённые, спасительный мост прокладывая.
- Сохрани душу мою, плоть мою убереги нечистого поругания от, - торопливо защёлкивая замки брони, проговариваю молитву о спасении: - С именем Твоим на устах и с огнём твоим в сердце, да преодолею я препоны с искусами, погаными сотворённые!
- Ты там скоро? - Отворённая сильным пинком дверь с грохотом врезается в стенку - возникший на пороге брат Модест явно находится не в лучшем расположении духа.
Это понятно - кому понравится, когда на твоём корабле, в твоём доме, вот так свободно проявляются ростки ереси. И не тонкие, в виде шепотков по углам, а самые что ни на есть взросшие, чьи ветви уже отяжелены плодами мятежа, спелыми и готовыми наполнить весь корабль своими тяжкими эманациями.
- Уже иду, добрый брат, - поклонившись, подхватываю с койки огнемёт: - Мир тебе, воин света. И да прибудет вера...
- Прибудет! - Коротко хохотнув он хватает меня за шейный вырез брони: - Конечно ж прибудет, жрец! Куды ж она денется-то?
По понятным причинам ответить не могу - не очень-то сподручно говорить, когда тебя как куклу, нет, как раба за шейную колодку, тянет за собой сильная рука.
К счастью наше совместное путешествие длится недолго.
Поставив меня перед створками лифта, брат Модест отступает назад с видом человека, выполнившего тяжёлую и край как неприятную, работу.
- Лифт сейчас будет, куда идти, что делать - знаешь.
Створки лифта, подтверждая его слова, начинают раскрываться и я, спеша уберечься от вполне вероятного пинка, шагаю внутрь.
- Эээ? Инквизик? - Слыша такой непочтительный оклик, разворачиваюсь, но вместо ожидаемой насмешки обнаруживаю на лице Модеста удивление:
- А ты чего без... - не договорив он щёлкает себя пальцем по лбу и морщится - удар выходит на славу.
- Длань Его, да отведёт опасности с пути моего. Дыхание его, да сметёт...
- Во псих! Куды ж без каски-то?
Сомкнувшиеся створки отсекают брата от меня, и я продолжаю, радуясь возможности завершить молитву:
- Да сметёт врагов с пути моего. Взор Твой, солнцам подобный выжжет обман и морок, а...
Короткий толчок и створки вновь приходят в движение.
Что? Уже? Я думал, что лифт минут пять ползти будет, а тут вон оно как.
- А ересь, убоявшись оружия твоего, коим стану я, волю Твою исполняющий, огнём гнева Златого, да вычищена будет! - Быстро завершив молитву делаю шаг из лифта и его створки, лязгнув у меня за спиной, словно служат сигналом для множества неясных силуэтов, возникающих в конце коридора.
Запись номер МХХР-24-ССВА-005
Грешен!
Грешен я, Отче!
Неисчислимо и бесконечно грешен - грешил и грешу с первого вдоха моего, грешным же воздухом младенческие лёгкие наполнив! Ибо нет тебя и некому стало мир наш от сей мерзости ограждать, а наши жалкие потуги и близко не сравнить с Подвигом, коей ты выполнял ежесекундно!
Молю, Отче, открой глаза твои, отринь Золотой Сон и очисть Волею Твоей дома детей твоих. Милостиво и Всепрощающе.
Так, как лишь ты умеешь.
Я же, ничтожный и не умелый слуга твой, радостно узрев сие, с благодарственным гимном на устах, на костёр взойду, всем сердцем славя и любя Тебя!
Ибо грешен и недостоин жить в свете Твоём!
Кто я такой, что б детей твоих, в ереси заблудившихся, судить? Сказано же Тобой - "А не судите и не судимы будете!". Но я, закоренелый грешник, взялся судить их, по делам их нечистым!
И стоило только теням тем смутным в различимые тела одеться, как слуга Твой недостойный, опустив главу, смиренно призвал души их к покаянию.
Смех ответом был мне.
Но не затворило сие сердце моё! Держа его открытым и помня о добродетелях Смирения и Терпения, продолжил я, тоном мягким, отеческим, увещевать их.
Ругательства, да слова поносные, оскорбительные, полетели в меня, но не вспыхнул огонь гнева в груди моей! Коротко, как и приличествует слуге Твоему, вздохнул я, и глас свой возвысив, запел Литанию, Имя, да Доброту Твою, Всепрощающую, прославляющую! Ибо что как не упоминание о Тебе и Жертве Твоей, вернуть души напуганные к Свету Твоему Благодатному, может?