Пять секунд…
Софи осматривается вокруг. Ей неважно, на чем остановить взгляд, лишь бы не глядеть на того надутого типа в твидовом пиджаке. Он еще, к тому же, что-то бормочет себе под нос. Как кролик, у которого отняли морковку. Или, скорее, как старый маразматик. В конце концов, Софи отводит глаза.
Ей намного интереснее снова вернуться к красивой даме, которая держится неестественно прямо, с лицом, обращенным к выходу. У нее короткие волосы, и видно, что сзади на шее у нее коричневое родимое пятно. Из тех, которыми природа случайно награждает некоторых людей. В начальной школе Софи училась с девочкой, у которой такое пятно было прямо посреди лица, на весь нос. В общем, эта девочка была ничего, симпатичная, но тем не менее все ее жалели. Такие пятна называют винными, из-за их цвета. Но Софи и ее подружкам больше нравилось название «горбачев». Это была фамилия президента Советского Союза, который был как раз перед тем, как там все рухнуло, и вот у него на лбу было точь-в-точь такое же винное пятно. Очень скоро все забудут, кто такой Горбачев, и у Софи будет выбор: вернуться к старому всем известному выражению, или набраться смелости и заставить всех поверить, что «горбачев» – это научное название такого дефекта кожи. И Софи уже знает, что выберет второе решение. А что? Может, в далеком будущем люди будут с легкостью использовать это слово, уверенные, что горбачев – просто название заболевания, такое же, как плоскостопие или сколиоз.
Красивая дама, похоже, совсем не комплексует из-за своего «горбачева». Иначе, она носила бы платок вокруг шеи, или, еще проще, отпустила бы волосы подлиннее. Но она, наоборот, полностью открывает шею, будто хочет, чтобы ее родимое пятно было лучше видно.
Может быть, оно нравится ее мужу?
Как тот шрам на локте у Людо. Он совсем его не портит, нет. Даже наоборот. Софи любит разглядывать этот белый шрам, память о падении с велосипеда. Она часто его гладит. А однажды она даже его поцеловала. Это было в тот день, когда она настояла, чтобы они с Людо разделись догола. Все происходило на лестничной клетке в доме ее родителей. Помнится, Софи не могла унять дрожь – и от возбуждения, и от страха. Она уговаривала себя, что никакого риска нет: обычно жильцы пользуются лифтом, но тем не менее ей казалось, что именно сегодня лифт сломается, и все соседи будут идти мимо них. Она напряженно вслушивалась в движение кабины, и они вынуждены были спешить. Даже слишком. Людо достиг наслаждения почти сразу, а она – вообще нет.
А еще, потом очень неловко было одеваться. Тогда-то Софи и поцеловала его шрам, словно желая поцелуем исцелить рану. В ответ, он крепко ее обнял. Она вдруг испытала неизвестное чувство, которое пронзило ее до самой глубины, и даже дальше, выходя за пределы тела и сознания. Это было не то, чтобы удовольствие. Намного ярче и сильнее. И в нем было что-то грустное. Это чувство было значительнее, чем просто удовольствие. Разница примерно та же, как между скрипкой и виолончелью. И вот тогда, на лестнице, была виолончель. У Софи не было ощущения, что она отрывается от земли и летит, как при звуках скрипки, или как от чувственного экстаза. Ей просто хотелось плакать. Плакать от счастья.
Четыре секунды…
Эммануэль резко поднимает голову. Неужели он заснул? Он глотает слюну и чувствует, что его рот влажный. Видимо, с ним опять произошел провал.
Обычно это длится не дольше нескольких секунд, но он еще никогда не отключался полностью, как сейчас. Эммануэль уверен, что если в один прекрасный день это случится с ним на ходу, он упадет как подкошенный. Собственно говоря, это не было болезнью, и он точно знал, что это не эпилептические припадки. «Не бывает ли у вас недержания?», – тут же спросил его доктор. Но стоило Эммануэлю ответить: «Нет, никогда», профессор, казалось, утратил к нему всякий интерес. Эммануэль пожалел, что не рискнул ответить «Да», или даже «Да, часто», чтобы предстать перед доктором в более привлекательном свете. Он давно заметил, что в области медицины чем хуже, тем лучше: серьезное заболевание открывает исследователям дорогу к научным публикациям, к участию в конференциях, к Нобелевской премии. Его отрицательный ответ, поспешный, напрасный и даже отчасти невежливый, оставил его с кучей неразрешенных проблем. Особенно Эммануэля беспокоит этот приток слюны. Из-за него он выглядит, как деревенский дурачок, и мог бы потерять последние остатки самоуважения, если бы и так не был начисто его лишен.
И все же, надо взять себя в руки. Он достиг того возраста, когда встречи, если не искать их намеренно, уже не случаются. Однако это его не сильно беспокоит: он заметил, что с какого-то времени его сексуальность стала угасать. Не влечение, нет, но потребность его удовлетворять. То, что раньше побуждало его вступать в связи, теперь лишь вызывает желание полюбоваться издалека, помечтать, и на этом все. Теперь он довольствуется фантазиями. Это началось вскоре после смерти Бенуа. Однажды Эммануэль ощутил себя не более чем призраком. Как будто тот, кого он видит в зеркале, кто моется в душе, одевается, кто сидит за обеденным столом, это не он, Эммануэль, а Бенуа. Наверное, так проявляется его скорбь – в отказе от собственного тела. Но каждый раз, когда кажется, что Бенуа вот-вот исчезнет, Эммануэль чувствует, что его рот наполняется слюной. Интересно, как объяснили бы психоаналитики этот прилив, которым отвечает его уснувшее тело.
Эммануэль долго наблюдал за тем молодым человеком в желтой куртке. Он обратил на него внимание еще на перроне в Венсене. Главным образом, из-за выражения его лица. Он выглядел так, будто только что узнал какую-то потрясающую новость. Казалось, он ничего не видит вокруг и полностью ушел в себя, как это бывает с очень старыми или очень больными людьми. Впрочем, он выглядел вполне крепким, хоть и слегка подволакивал левую ногу. Наверное, именно противоречие между его уверенными движениями и напряженным лицом привлекло внимание Эммануэля. Этот парень был одновременно беззаботный и сосредоточенный, безобидный и опасный. Эммануэль попытался подойти к нему поближе и, чтобы не терять его из вида, вошел в тот же вагон, что и он. Но, едва усевшись, Эммануэль забыл о нем. Он вновь вспомнил о нем только на следующей станции, когда, после фальстарта поезда, молодой человек быстро вышел. Хотя в тот момент он видел юношу со спины, Эммануэлю показалось, что в его облике произошла какая-то перемена. Но он никак не мог понять, что же изменилось. Это должно быть что-то очень заметное, очевидное, то, что бросается в глаза. Эммануэль подумал о загадке «Найди семь отличий», которую он пытается разрешить каждый раз, когда ему в руки попадается какая-нибудь газета. Две одинаковых картинки, на самом деле таковыми не являющиеся. Какую тоску испытывает Эммануэль, когда видит приписку: «Ищите разгадку в следующем номере»! А в нем уже проснулся азарт! Но за молодым человеком он наблюдал совсем недолго и не успел втянуться. Сразу же, как только за ним закрылись двери, Эммануэль о нем забыл. Полностью.
И вот теперь, вернувшись в реальный мир после короткого путешествия в страну НеЗдесь, он вновь подумал о том солнечном ангеле, за которым, возможно, ему стоило бы последовать. В его памяти внезапно всплыла картинка. Но относилась она не к вагону, а к станции. К тому, что предшествовало отправлению поезда.
Вдруг Эммануэль понял, почему. У молодого человека, который ждал на платформе, в руках была синяя спортивная сумка. Еще одна деталь, которая подчеркивала его атлетическое сложение и вступала в противоречие с выражением его лица. Да, точно, вот она, та странность, которую Эммануэль неосознанно отметил: когда парень выходил из поезда, при нем не было сумки.
Впрочем, все тут же объяснилось: сумка была здесь, прямо перед Эммануэлем.
Она стояла на полу, около одной из центральных стоек вагона, у ног пассажира в твидовом пиджаке, который сидел, закрыв глаза, с полуулыбкой на устах. Или с ухмылкой? Довольная улыбка или злобная ухмылка? Только профессиональные артисты могут одной лишь мимикой точно выразить любые оттенки чувств, думает Эммануэль. Люди, которых мы встречаем на улице, обычно остаются для нас загадкой.
Сумку, похоже, никто не заметил. Эммануэль говорит себе, что там вполне может быть бомба. Хотя сам он в это не верит, его так и подмывает закричать: «Берегись!», как это рекомендуют памятки по безопасности, развешанные практически повсюду. Просто для того, чтобы вызвать панику. В конце концов, это произвело бы больший эффект, чем те безобидные граффити, которыми он и его друзья наводняют город по ночам, чтобы немного расшевелить мирных обывателей. Но Эммануэль хорошо представляет себе, что будет дальше, когда все поймут, что в сумке нет ничего, кроме кроссовок и спортивных штанов. Им тут же станет стыдно за свой страх, и, чтобы избавиться от чувства неловкости, они, конечно, обратятся против того, кто поднял тревогу. Как они будут потешаться над ним! Насмешки – вот что пугает его больше всего. Как, без сомнения, всех учителей. Когда лектор поднимается на кафедру и поворачивается лицом к аудитории, в этот момент все что угодно лучше, чем насмешка. Выстрел, удар ножом. Даже бомба. Умереть, но не стать мишенью для шуток.
Эта навязчивая идея не оставляет его никогда, и именно она удерживает его сейчас. И еще, надо признаться, он испытывает некоторое сомнение, что его розыгрыш произведет желаемый эффект среди пассажиров в вагоне. Нет никакой гарантии, что начнется паника. Все-таки бомбы не встречаются в метро на каждом шагу.
Молодой человек поставил свою сумку, а потом ему пришлось спешно выходить, потому что он чуть не пропустил свою остановку. Он забыл сумку, вот и все. Может, там, внутри, есть какое-то указание на его имя и адрес? Эммануэль позвонит в дверь, и хозяин, восхищенный чудесным возвращением своих потерянных вещей, пригласит его войти. Ну, а там посмотрим.
Надо наклониться чуть вправо, протянуть руку, подтащить сумку к себе и поставить ее у своих ног. Эммануэль проделывает все это, стараясь действовать незаметно. Однако никто не обращает внимания на его маневры.