Впрочем, все тут же объяснилось: сумка была здесь, прямо перед Эммануэлем.
Она стояла на полу, около одной из центральных стоек вагона, у ног пассажира в твидовом пиджаке, который сидел, закрыв глаза, с полуулыбкой на устах. Или с ухмылкой? Довольная улыбка или злобная ухмылка? Только профессиональные артисты могут одной лишь мимикой точно выразить любые оттенки чувств, думает Эммануэль. Люди, которых мы встречаем на улице, обычно остаются для нас загадкой.
Сумку, похоже, никто не заметил. Эммануэль говорит себе, что там вполне может быть бомба. Хотя сам он в это не верит, его так и подмывает закричать: «Берегись!», как это рекомендуют памятки по безопасности, развешанные практически повсюду. Просто для того, чтобы вызвать панику. В конце концов, это произвело бы больший эффект, чем те безобидные граффити, которыми он и его друзья наводняют город по ночам, чтобы немного расшевелить мирных обывателей. Но Эммануэль хорошо представляет себе, что будет дальше, когда все поймут, что в сумке нет ничего, кроме кроссовок и спортивных штанов. Им тут же станет стыдно за свой страх, и, чтобы избавиться от чувства неловкости, они, конечно, обратятся против того, кто поднял тревогу. Как они будут потешаться над ним! Насмешки – вот что пугает его больше всего. Как, без сомнения, всех учителей. Когда лектор поднимается на кафедру и поворачивается лицом к аудитории, в этот момент все что угодно лучше, чем насмешка. Выстрел, удар ножом. Даже бомба. Умереть, но не стать мишенью для шуток.
Эта навязчивая идея не оставляет его никогда, и именно она удерживает его сейчас. И еще, надо признаться, он испытывает некоторое сомнение, что его розыгрыш произведет желаемый эффект среди пассажиров в вагоне. Нет никакой гарантии, что начнется паника. Все-таки бомбы не встречаются в метро на каждом шагу.
Молодой человек поставил свою сумку, а потом ему пришлось спешно выходить, потому что он чуть не пропустил свою остановку. Он забыл сумку, вот и все. Может, там, внутри, есть какое-то указание на его имя и адрес? Эммануэль позвонит в дверь, и хозяин, восхищенный чудесным возвращением своих потерянных вещей, пригласит его войти. Ну, а там посмотрим.
Надо наклониться чуть вправо, протянуть руку, подтащить сумку к себе и поставить ее у своих ног. Эммануэль проделывает все это, стараясь действовать незаметно. Однако никто не обращает внимания на его маневры.
Три секунды…
Сандрин кажется, что перед ней забрезжила надежда: она наконец нашла объяснение. Поворот, съехав на который, они с Габриелем в итоге угодили прямиком в болото. Просто им перестало быть весело друг с другом. Со временем они стали воспринимать жизнь слишком серьезно. Из живых людей они превратились в персонажей, в маски. Конечно, они не переставали шутить и смеяться. Смеяться почти надо всем. Но в последнее время их смех стал каким-то тяжелым, рассудочным. Как будто каждая шутка содержала дополнительный тайный смысл, который непременно следовало разгадать. Будто они предвидели. Незаметно они стали слишком благоразумными, слишком правильными. В общем, они попросту постарели.
Но Сандрин поняла еще одну вещь. Если они с Габриелем и утратили что-то, то только не любовь. Она любит Габриеля, она до сих пор полна нежности к нему. Даже если им суждено стать невероятными долгожителями и прожить вместе еще сто лет, этот источник не иссякнет. И она уверена, что Габриель тоже ее любит. И будет любить. Словом, чувство они не потеряли, здесь сомнений нет. А вот что действительно ушло от них, так это непосредственность. Им следует вернуться назад. Им не нужно ни прощать друг друга, ни просить прощения. Надо просто вернуться назад и начать все с начала. Начать с начала.
Вместо того, чтобы продолжить путь с того места, где они остановились, Сандрин и Габриель должны начать совершенно новую жизнь. И здесь недостаточно будет перекрасить стены или сменить гардины. Им придется измениться самим.
Сандрин чувствует, что в ее душе расцветает улыбка. Впервые за долгое время. Ведь это редкость – настоящая улыбка. Она не имеет ничего общего ни с весельем, ни даже с наслаждением, удовлетворением. Улыбка – это не подъем чувств, а только зарождение, предвестие. Ее скрыть так же трудно, как краску смущения. Улыбка не только играет на губах, она также светится в глазах. Этими сияющими глазами Сандрин отыщет на платформе одного замечательного человека, которого она только что едва не потеряла. И который сейчас ждет, что она вернется следующим поездом. Он ждет, ведь правда? Да, он ждет.
Две секунды…
Спортивная сумка из синей материи с кожаными вставками, с двумя карманами и застежкой-молнией, на обеих концах которой приделаны бегунки. Немного потертая, в пятнах, одним словом – заношенная. И неожиданно очень тяжелая. Эммануэль представляет себе, как эта сумка лежит где-нибудь под скамейкой в раздевалке спортзала, полной столь волнующим запахом мужских тел.
Наверное, он занимается штангой. У этого молодого человека в желтой куртке такие крепкие мышцы… Без сомнения, он гордится своей накаченной фигурой. Эммануэлю нравятся мужчины, которые с удовольствием демонстрируют свое тело, прежде чем позволить до себя дотронуться. Которые держатся немного отстраненно, с недовольной миной, пряча напряжение под маской равнодушия. Эммануэль принимает эту игру в ожидание. Ему нравится чувствовать, как в нем нарастает нетерпение, в то время как тот, другой, не проявляет никакой готовности к сближению. И вообще может ответить отказом.
Когда-то давно Эммануэль знал одного очень красивого юношу, который любил обнажаться на публике. Он не терпел никаких гомосексуальных поползновений, но охотно демонстрировал свое нагое тело и ласкал себя перед собранием их маленького общества, рассказывая при этом о своих победах. Эммануэль тоже посещал эти сеансы, разрываясь между желанием и отвращением. До того дня, когда верх не взяла одна из составляющих этого смешанного чувства – отвращение. К молодому человеку? К тем, кто платил деньги, чтобы посмотреть на него и послушать его рассказы? К разбросанной одежде и жадным взорам? К самому себе, опьяненному затуманенными глазами недостижимого мужчины? Ответ на этот вопрос вряд ли был бы лестным для Эммануэля, и он предпочитал его не искать.
Он попытался потянуть за бегунок молнии, но застежка не поддалась. Эммануэль по очереди открыл боковые карманы – они были пусты. Пришлось снова вернуться к центральному отделению. Эммануэлю стало жарко. Интересно, это из-за приложенных усилий, или от предвкушения того аромата, который сейчас вырвется из сумки и который заранее его волнует? Эммануэль замер в нерешительности. Может, стоит подождать? Отложить волнующий момент.
Он подумал о Бенуа. Однажды, еще давно, задолго до своей болезни, он сказал Эммануэлю: «Мне нравится, когда ты испытываешь желание, даже если не я был его причиной».
Ну, ради Бенуа.
Эммануэль снова делает попытку открыть сумку.
Одна секунда…
Софи оборачивается и топает ногой в нетерпении. Ей кажется, что поезд начал двигаться в обратном направлении, чтобы нарочно оттянуть момент, когда она предстанет на платформе перед изумленным лицом Людо. Это будет еще одно мгновение счастья. Хотя с тех пор, как она его встретила, ее жизнь и так полна счастья. А раньше Софи просто не знала, что это такое. Не знала ни счастья, ни горя, вообще ничего. Как если бы жизнь была длинным коридором без единой двери, а в конце вы сидите в кресле, с головою набок, а те, кто приходят навестить вас в воскресенье, думают с тоской, почему вы к ним так прицепились. Как тетя Розали, например. Она постоянно ко всем цепляется.
Но, по счастью, в этом коридоре есть одна дверь. Дверь под названием «Людо». А за нею – огромная комната, полная света. Именно в эту комнату Софи попадает каждый раз, когда она видит Людо. И пусть все остальное время перед ней будет только темный коридор, ей все равно.
Иногда она спрашивает себя, какой была бы ее жизнь, если бы кто-то другой занял место Людо. Он был ее первым мальчиком. И первым, кто целовал ее по-настоящему. Он единственный. И все же, иногда она задумывается: что, если другой был бы так же хорош? Или другие? Нет, лучшего ей не надо. Обычно она сразу отбрасывает этот вопрос, как старую рубашку.