Раздается сигнал закрытия дверей. Он выходит из оцепенения. И опять все просто. Действовать. Он внимательно смотрит на свою руку, замершую на двери; едва он почувствует дрожь, предшествующую закрытию, он бросится вперед, и стеклянные створки сомкнутся за его спиной. Ему останется только пересечь платформу, дойти до эскалаторов на противоположном конце и подняться наружу. «Самое главное – не бежать. Ни в коем случае не бежать».
Сигнал затягивается; он звенит уже целую вечность. Кажется, все это не кончится никогда. А может, так даже лучше. Если все остановится. Если земля сейчас замрет. Пока не поздно.
Пятнадцать секунд…
Софи несется вниз по эскалатору. Она ничего не слышит, кроме сигнала закрытия дверей, внизу, справа. У нее еще есть шанс успеть на поезд. Она хочет успеть. Она просто не имеет права упустить его. Она попадет на этот поезд любой ценой. Она перескакивает по нескольку ступеней сразу: выбрасывает руки далеко вперед, опирается на поручни по обеим сторонам, отталкивается изо всех сил и летит. На каждый бросок у нее уходит полсекунды. У нее есть причина спешить.
Если состав уйдет без нее, ей придется куковать здесь не меньше шести минут, и она приедет на Лионский вокзал слишком поздно. Тогда они не увидятся с Людо. Он, конечно, не будет ее ждать, ведь он даже не знает, что она придет. Он спустится в метро, уплетая сэндвич, перейдет на другую станцию и сядет на поезд, который повезет его в часть. Возможно, при этом он будет думать о ней. Да нет, наверняка будет.
Если бы по крайней мере он смог найти работу в Париже, все было бы проще. Но в Париже трудно найти работу. Да и в других местах тоже. Пришлось поступить на пятилетнюю службу по контракту, словно нарочно придуманную, чтобы их разлучить. И заставить ее тосковать. Каждое утро она первым делом включала радио, чтобы узнать, не объявили ли за ночь какую-нибудь войну – единственно с целью им досадить.
«В семнадцать лет все это не серьезно!» А ей даже нет еще шестнадцати. Но ведь Людо в самом деле любит ее, а ему уже двадцать лет. Что с того, что ей только шестнадцать? Разве она не женщина? Настоящая женщина?
Почему ее никогда не воспринимают всерьез? Стоило ей вернуться с каникул, как все это на нее навалилось. Особенно эта история с армией. «Я не собираюсь бегать всю жизнь по подработкам! А там они говорят, что я смогу освоить какую-нибудь профессию. Ведь для нас это хорошо, правда?» Ей так нравится, когда Людо говорит «мы»! Но вот она вернулась, и все было просто ужасно. Она постоянно плакала. А когда ей пришлось наконец объяснить, почему она плачет, рассказать родителям историю своей любви, раскрыть им свою душу, со всем доверием, что же она услышала?
Ничего! Даже хуже, чем ничего. Мама сказала: «Это пройдет», и погладила ее по голове; она опять так ничего и не поняла, мама. К тому же Софи ненавидит, когда ее гладят по голове. Когда к ней кто-нибудь прикасается. Кто-нибудь, кроме Людо…
А папа! Еще хуже: вообще хотел позвонить в полицию, чтобы Людо посадили за развращение несовершеннолетней! Вот и все.
Они оба хотели знать, как далеко они «зашли», она и Людо, что они делали и чего не делали. Папа был такой бледный. Софи очень хотелось ответить ему, что они занимались тем же, чем занимается он с женой булочника, всякий раз, когда мама уезжает навестить своих родителей в Тулузе. Софи слышала, как он поднимался в три часа ночи и тихонько выходил. Как раз в это время булочник, насвистывая, обычно принимается за работу. Софи казалось забавным, что пока булочник месит тесто, ее отец месит булочницу, такую разгоряченную в своей постели. Хотя, не так уж это и забавно. Во-первых, потому что мама оказывается в роли какой-то обманутой жены из глупой комедии. А это несправедливо, ведь у мамы нет никакой профессии, она всегда была только папиной женой, и получается, что «обманутая жена» – ее единственная специальность по жизни. Ее отличительное качество, можно сказать. Тем более что булочница такая страшная, с огромной задницей, которая распирает ее спортивные штаны с заклепками. А во-вторых, из-за папы, ведь если верить Анне-Лоре, отличнице в их классе, папа – это тот суперчеловек, который умеет и удивить, и утешить, и развеселить, а в его шутках всегда есть немалая доля правды. Если он берется за дело, можно не сомневаться в успехе. Что бы ни случилось, он всегда защитит. Рядом с ним вы можете чувствовать себя маленькой девочкой в любом возрасте, даже в шестнадцать лет. Даже в пятьдесят. Ну, в общем, просто идеальная картинка, которая к Софи не имеет ровно никакого отношения: ее отец – полная противоположность этого папы. Потому что, если говорить коротко, ее папа – это полный идиот. Неудивительно, что он устроил такой цирк из-за Людо. Вот почему у нее даже мысли не возникло спросить у него разрешения поехать сегодня на Лионский вокзал проводить Людо до Восточного вокзала. По этой же причине она запретила Людо посылать письма на ее домашний адрес. О, там была целая система: конверт с письмом вкладывался в другой конверт, и уже этот другой отсылался на адрес Сабины. Как же ей повезло с Сабиной! Только с ней одной во всем мире Софи могла поговорить о своей любви. Сабина хотела знать мельчайшие подробности, и Софи рассказывала ей все без утайки. Больше всего Сабину интересовало, как это происходит. Она слушала, красная как помидор, наморщив лоб, а на следующий день все забывала и вновь задавала те же вопросы. Несомненно, если бы она хоть раз попробовала сама, она бы запомнила это навсегда, но с ее черными точками на носу и разноцветными заколочками в волосах, наверное, трудно ей будет найти своего Людо…
Успеет ли она запрыгнуть в поезд? Пока сигнал звенит, двери не закроются. Софи только что преодолела последние ступени эскалатора. Так, платформа – справа. Софи резко сворачивает. Состав все еще на месте. Прямо перед ней – открытые двери, но проем загородил какой-то высокий тип в желтой куртке. Звонок прерывается. Все потеряно. Но Софи все же бросается вперед; ее ноги сейчас словно существуют отдельно от нее, это автомат, которому дали команду – пересечь перрон за несколько прыжков, и он во что бы то ни стало намерен ее выполнить.
Четырнадцать секунд…
Я смотрел в открытые двери. Той, кого я хотел увидеть, там не было; проем заполняли какие-то посторонние люди. Все они крепко держались за поручни. Дама с чемоданом переминалась с одной ноги на другую. Должно быть, она ехала на Лионский вокзал и боялась упустить свой поезд. Какое совпадение! А я только что упустил свою жизнь.
На мгновение мне показалось, что время остановилось. В эту секунду сигнал прекратился, и двери начали смыкаться, разделяя два мира. Все происходило в тишине и каком-то оцепенении и напоминало запуск ракеты, который в замедленном режиме транслируется на экранах в большом помещении с кучей компьютеров. В каком-нибудь центре управления полетами. Стоит аппарату оторваться от земли, как все снова приходит в движение. Статуи в белых рубашках с закатанными рукавами начинают громко говорить, пожимать друг другу руки, смеяться. Теперь они могут перевести дух. Мне вдруг показалось, что почти такое же напряжение воцарилось и здесь, перед отправлением поезда. И я не удивился бы, заметив в окнах, проплывающих мимо меня в сторону туннеля, взрыв веселости. Хотя, конечно, все это были только мои фантазии. Впрочем, двери оставались открытыми. Они вроде бы начали закрываться, но что-то словно им помешало. Да, видимо, так и было, потому что сигнал зазвенел снова.