Он долго рассматривал фотографии Ванессы. Это имя стояло на фото, хотя, должно быть, ее звали совсем по-другому, Шанталь или Мари-Клод. Хозяин лавки, малый с внешностью боксера, уже начал проявлять беспокойство. Впрочем, не особенно. Эти парни на самом деле хорошо разбираются в людях, они могут отличить нерешительного клиента от случайного прохожего, зашедшего просто поглазеть.
– Комнату, месье?
Жильбер наклонился к нему и спросил как можно тише (но ему показалось, что его голос был слышен даже на улице):
– Ванесса, она будет завтра здесь?
Хозяин оценивающе посмотрел на него. В его деле надо быть психологом. С ходу определить: этот клиент на самом деле собирается вернуться завтра, потому что сегодня у него другие планы, или ему просто не хватает смелости. В первом случае нет нужды его обрабатывать, а во втором стоит надавить на него, припереть к стенке, пригрозить, если потребуется. По большей части, вуайеристы боятся женщин, реальных женщин из плоти и крови, боятся теплоты их кожи и запаха их волос, боятся того, что могут услышать от них или прочесть в их глазах. То, что обычно привлекает нормальных мужчин, у этих извращенцев вызывает страх. А то, что все они извращенцы, это факт. В большей или меньшей степени, но все. Очень часто они боятся женщин просто потому, что они боятся вообще всего – боятся людей, боятся жизни, боятся быть не на высоте. От этого они порой становятся агрессивными, опасными. Чертовы уроды.
В общем, амбал посмотрел на Жильбера, мысленно перелистал медицинский справочник и поставил диагноз. Этот козел действительно хочет знать, будет ли Ванесса завтра, потому что сегодня что-то мешает ему остаться подрочить в свое удовольствие за стеклянной стенкой. Завтра он вернется со своим початком наперевес.
– Ванесса здесь каждый день. Она очень прилежная.
– А ближе к вечеру?
– И вечером. Каждый день, кроме воскресенья. Она одна из лучших.
– Спасибо.
Жильбер забрал свою машину с парковки и поехал домой, думая о Ванессе. С тех пор она постоянно стояла у него перед глазами. Она полностью заняла его мысли. Все, что не относилось к Ванессе, просто не могло проникнуть в его сознание. Вот почему он не стал затевать свою любимую игру с той брюнеткой. Жильбер считал секунды до свидания, которое состоится менее чем через час, со всей страстью предаваясь этой новоявленной молитве.
Девять секунд…
Поезд вошел в туннель, как лезвие в ножны. Или в живую плоть. В мое сердце. И правда, меня словно ударили кинжалом в грудь; в других обстоятельствах я бы сам посмеялся над этой расхожей фразой из плохого романа – какого-то железнодорожного романса, – которая застряла в моей памяти и вот неожиданно выплыла.
К счастью, Сандрин не было рядом, чтобы поймать меня на этом штампе. «Очень оригинально», – сказала бы она. Обычно мы старались избегать банальностей и общих мест. Эта привычка стала для меня неистребимой. Но если я в скором времени встречу женщину, с которой захочу продолжить путь, рука в руке… Сколько времени нам понадобится, чтобы достичь такого же взаимопонимания, какое было у нас с Сандрин? Ну, в самом деле, много ли у меня шансов найти ту, с которой нам будет интересно вдвоем даже в дни, не скрашенные сексом? А ведь таких дней будет немало: я уже не молод. Женщину, которая будет разделять мои увлечения, будет замирать перед теми же картинами, теми же витринами, которая будет возмущаться и негодовать по тем же поводам, что и я? Если, сидя перед экраном кинотеатра, я вдруг заплачу, она почувствует это, даже не видя меня в темноте, и сожмет мою руку, словно желая сказать, чтобы я не стеснялся своих слез. Женщину, которая не станет запираться от меня в ванной, которая будет спокойно одеваться в моем присутствии, а я смогу болтать с ней, не прекращая бриться. Я вдруг понял, что потерять Сандрин – это не мелочь, не очередной поворот моей жизни, это даже не катастрофа. Это не просто конец нашей совместной истории. На самом деле, это конец всего.
Сейчас мне больше всего хотелось вернуться домой, но я знал, что это невозможно. Ведь мы договорились, что я на какое-то время исчезну. Я почувствовал себя почти оскорбленным этой «мерой фиксированного расстояния», к которой суд обычно приговаривает супругов, обвиненных в домашнем насилии. Но я-то не был жестоким. Да и супругом тоже не был. Вот единственная положительная сторона этой истории – нам не придется проходить процедуру развода. Каждый вернется на исходную позицию, как говорят в таких случаях. Но исходную для чего?
Пора было идти, но я не мог заставить себя подняться. Впрочем, в спешке не было нужды. Я решил вообще не возвращаться сегодня домой. Я проведу ночь в отеле, а в нашу квартиру заеду завтра утром, переоденусь и отправлюсь на работу. Я постараюсь не обращать внимания на зияющие пробелы в нашей библиотечке и в шкафу, на отсутствие привычных безделушек, которыми в течение многих лет мы наполняли наш дом, и которые словно бы были залогом долгой и счастливой жизни.
Я представил себе Сандрин: каково ей сейчас, одной посреди хаоса, связанного с переездом. Коробки, коробки, коробки… Множество маленьких картонных коробок, непременно маленьких, ведь она не захочет, чтобы я ей помогал. Ей придется не один раз спуститься к машине и подняться обратно, пока она будет переносить свои вещи. Вероятно даже, что она не сможет в один прием отвезти все к Жаклин, в доме у которой она поживет некоторое время, пока не придет в себя и не определится с жильем. Жаклин с подозрительной готовностью согласилась – или сама предложила? – принять у себя Сандрин. Тогда я объяснил себе это просто хорошим к нам отношением. А теперь я подумал: с чего бы Жаклин так озаботилась нашими проблемами? На мгновение я почти пожалел, что у меня напрочь отсутствует обычное мужское тщеславие, и я не могу приписать такое странное поведение Жаклин исключительно своему личному обаянию.
Вот и начался мой первый вечер, который я не знал, чем заполнить, как убить время.
Я пытался убедить себя, что все не так уж страшно, что были в моей жизни и периоды одиночества, и любовные истории, которые мне казались вечными, но которые исчезли без следа. И все же, меня не отпускала мысль, почти уверенность, что Сандрин была моей последней спутницей. Я говорил себе, что это предчувствие на самом деле не означает ничего ужасного, но воображение мне рисовало картины одна мрачнее другой. Вот я выхожу из метро, и меня сбивает грузовик. Или я сижу в ночном кафе, куда меня привела бессонница; неожиданно там вспыхивает драка, и я, хоть и не вмешиваюсь в потасовку, получаю смертельный удар в живот. Или у входа в отель, который я выбрал, чтобы начать свою холостую жизнь, меня настигает пуля, предназначенная инкассаторам, чья машина стоит под парами на улице рядом с отелем.
Все эти опасности не были такими уж невероятными, и чтобы оградить себя, я решил вот что. Мне показалось, что это был достойный выход. Почему бы, в конце концов, мне не остаться здесь? Если судьба не хочет исполнять свои прошлые обещания, стоит ли ей покоряться? И в чем они состоят, эти обещания? Не преувеличиваю ли я значение своей скромной персоны?
Я решил, с каким-то мстительным чувством, что отныне не буду столь осторожен.
Восемь секунд…
У Сандрин кружится голова. Серые стены туннеля проносятся мимо все быстрее, свет от мелькающих огней причиняет ей боль, бьет по глазам. Чтобы прекратить эту муку, достаточно отвернуться от окна, но силы покинули ее. Ей кажется, что только благодаря открытым глазам она еще держится на ногах. Стоит на секунду сомкнуть веки, и она тут же упадет. Сандрин не остается ничего другого, кроме как продолжать смотреть в это грязноватое стекло, словно еще надеясь увидеть там Габриеля. Она глядит на свое отражение; оно скачет, как кадры старого черно-белого фильма. Хотя до невозмутимости Бастера Китона[9] ей далеко. Немое кино начала века, из которого вырезали все комические эпизоды.
Не стоило ей приходить.
А раз уж пришла, не надо было прятаться. Ей следовало сойти на платформу, броситься к Габриелю и притвориться, что она любит его снова, любит по-прежнему, что любит его.