Корицкий сорвал простынку с кровати и набросил ее на мадемуазель Крысю.
– Комиссар! Веревку! – крикнул.
Брумик наклонился за веревкой, которую они втягивали в квартиру после того, как спускались по ней с крыши. Вместе со Стшельбицким спутал яростно бьющееся под простынкой существо, не давая ему освободиться.
Сражаться с ним, прежде чем оно наконец сдалось, пришлось до утра. А с первыми лучами солнца снова превратилось оно в огромную женщину.
– Вот теперь ее можно и застрелить, – предложил Стшельбицкий из-под стены, которую он, усталый, подпирал.
– Лунатичка, – просопел Брумик. – Нельзя. Была не в себе. Нельзя.
– То есть что? Невиновна? Выпускаем ее?
– Ну это-то – нет. – Корицкому единственному хватило сил вползти на кровать. – Уж очень она опасна. Будут ее держать взаперти. Наверняка в госпитале в том селе под Краковом. Создали там подразделение для таких, как она, сверхъестественных безумцев.
– В Кобежине? – подсказал Брумик.
– Именно.
Двумя часами позже они наблюдали, как связанную, одуревшую от успокоительных женщину санитары грузят в огромную клетку и располагают на повозке.
Стояли они теперь не в одиночестве.
– И что с нами-то будет? – всхлипывал Павловский. – Кто нами займется?
– Сами собой займетесь, – осадил его Стшельбицкий. – Нет вам нужды в этой… народной совести!
– За себя говорите! Я о вас все знаю!
– Ступайте-ка вы домой, пока я добрый! – рявкнул на него палач, после чего развернулся и сам ушел.
Брумик и Корицкий двинулись следом.
– Никто не знает! – рычал Стшельбицкий. – Никто ничего не знает! Весь этот треп о совести…
– Он знает то, что мы наговорили. А нам-то пришлось преувеличить, верно, сержант?
– Эта ваша идейка о голом епископе и правда была милой, комиссар.
– О епископе? – палач глянул на одного, затем на второго. – О каком епископе? Что вы там мне приписали?
– Да историйку о том, как вы одного епископа пустили голышом через город, потому что тот грозил вам с амвона, а сам ходил по девкам. И надо ж такому случиться, чтобы понравилась вам одна и та же, – пояснил Брумик. – Знаете, мы это сказали, чтобы ту бабу спровоцировать. Были уверены, что Павловский ей все повторит, ну и… Мы ведь в курсе, что вы ничего такого не делали…
– А жаль, что не делал! – воскликнул палач. – Вот была бы история! А знаете, господа, ведь было у меня одно дело с попом – не с епископом, правда, но он действительно был до девок охоч… И кокотки-то все жаловались, что он им… – Стшельбицкий оборвал себя, поразмыслил. – Но от господина комиссара таких-то фантазий я не ожидал. В тихом омуте!..
Он захохотал.
– На сухую глотку я вам ту историю излагать не стану. Пойдемте, господа, на Псовой был кабак, который никогда не закрывается. Там я вам все и расскажу.
– Надо сперва рапорт составить, – пробурчал Брумик.
– И выкупаться, – Корицкий провел ладонью по слишком давно не мытой голове.
– Я ставлю! – искушал Стшельбицкий, потянув их следом.
А поскольку оба они уже были настоящими краковянами, финансовый аргумент сей обратился к их сердцам и усмирил служебное рвение. И нисколько рвение это не помешало им провести все утро за пивом, внимая историям о былых временах.
Наталья Осояну
Жемчужная гавань
Что в воду упало – то не пропало.
Всякий раз после очередной неудачи, очередного невпопад сказанного слова или не вовремя сделанного шага Глинну Тамро снилась Эльга-Заступница, и сны эти были так похожи друг на друга, словно он попадал внутрь хитроумной краффтеровской машины и превращался в механического голема, обреченного вечно повторять одни и те же движения. Сначала он шел по берегу; справа от него море длинными пальцами волн перебирало разноцветную гальку, слева вздымались синие горы, чьи вершины прятались в густом тумане. Он был один. Потом впереди обнаруживалась фигура в белом, и чем ближе он подходил, тем лучше мог разглядеть ее – стройную молодую женщину в длинном платье, с распущенными темно-русыми волосами. Она стояла лицом к морю и как будто пыталась что-то разглядеть посреди бескрайних владений Великого шторма. У нее было красивое, но грустное лицо с тонкими чертами – лицо, как две капли воды похожее на статую в портовой церкви родного города Глинна.
Он замирал, потрясенный осознанием того, что видит богиню.
Она вздыхала, небрежным жестом смахивала слезу – должно быть, от соленого морского ветра?..