– Это ты правду молвил.
Василиса обернулась. Глаза её были сухи, а губы даже улыбались. Ободрённый, Попов продолжил:
– Гехаймрату ещё повезло. Цесаревич за него заступился, да и князь-кесарю нужно, чтоб ночное дело шитым-крытым осталось. Иначе по винам твоего дяди да по нашим российским обыкновениям следовало его колесовать либо на кол посадить. Шутка ли – едва на Москве смуту не попустил, самого Ромодановского своими лжами сгубить мог! За великое вранье положена и кара великая.
– Что верно, то верно. Дядя Автоном врать мастер, – чуть ли не весело согласилась Василиса. – Он и мне много чего наврал. Я, дура, уши развесила. Уж и не знаю, для какой надобности дядя мне сказки плёл. И отец-де мне не отец, и мать не мать.
– А кто же тогда твои родители? – удивился Никитин.
– Софья-царевна и её талант Василий Голицын. Так что, по дядиному, получаюсь я царской крови. – Василиса коротко рассмеялась. – Даже письмо мне дал княж-Матвеево, в подтверждение. А ныне стала я ту грамотку рассматривать – поддельная. Мне ль тятиной руки не знать?
– Зачем лее он такое напридумывал?
– Это ещё не всё. – Княжна улыбалась, но взгляд у неё был рассеянный, словно она думала о чём-то совсем другом. – Дядя мне позатейией сказку сочинил. Будто бы вёз он меня новорожденную из Троицы на бочках с золотом через темный лес, да напали лихие люди, меня вместе с золотом похитили. И про икону какую-то волшебную. – Она покачала головой, сама на себя удивляясь. – И ведь верила я, дура, этакой небывальщине! – Вдруг девушка всплеснула руками. – А может, дядя Автоном рассудком повредился? Ну конечно! В том всему и причина! Но тогда его незачем в ссылку. За болезнь человек не ответчик! Что вы молчите? Разве не так?
Товарищи, действительно, молчали, ошеломленно глядя друг на друга.
– Через лес? Из Троицы? – пробормотал Митя. – Новорожденную? Это что же, выходит, девятнадцать лет назад?
Ильша прогудел:
– Икона волшебная?
Они ещё додумывали, а Попов уже всё понял. Про икону он пропустил мимо ушей, не заинтересовался. А вот золото – дело иное.
– Не говорил, сколько в тех бочонках казны?
– Говорил. Якобы сто тысяч червонных веницейских цехинов… – Василиса с недоумением смотрела на друзей. – Да полно вам! Это ж бредня безумная!
– Помнишь бочонки? – Попов толкнул Ильшу. – Они тяжёлые были.
– Ещё б не помнить. Один, когда падал, по башке меня вдарил.
Алёша стукнул кулаком по ладони:
– Да вы понимаете ли, братцы, что там под плотиной лежит? Сто тыщ цехинов! Бочонки-то дубовые, им от воды ничего не сделалось! Золоту тем более! Как только его со дна достать?
– Думать надо, – медленно сказал Илейка.
Попов хохотнул:
– Думай, мастер! У тебя башка золотая – по ней бочонок с золотом вдарил!
Их невразумительную беседу Никитин слушал, половины не понимая. Но он хоть видел начало той давней лесной истории, Василиса же и подавно растерялась.
Попов всё им рассказал и объяснил, под согласное мычание Ильи. Концовку, самую для себя выигрышную, про спасение младенца, Алёшка разыграл, словно на театре: как он стоит на краешке, еле удерживаясь под напором воды, но тянется, тянется к колыбельке. Невинное дитя вот-вот сверзнется вниз, однако избавитель успевает подхватить малютку и потом бережно несёт через леса к отчему дому…
Василиса про бочонки слушала более или менее спокойно, а тут растрогалась и даже, прослезившись, погладила рассказчика по рыжей прядке, выбившейся из-под алонжевого парика:
– Значит, ты и есть чудесный Мальчик-Златовлас?
– Кто?
Смутившись, Попов поправил накладные волосы.
– Каждый из вас в разное время спас мне жизнь, – задумчиво произнесла Василиса. – Судьба соплела нас вместе, словно венок.
– Или косу. – Алексей засмеялся. – Но той косе не хватает золотой ленты. Ей-же-ей, мы ту ленту добудем! Так иль нет, братцы? Я ныне безначальный, время у меня есть. Митя тоже не у дел. Илья вовсе птаха вольная, да ещё с грамотой. Поехали на речку, поныряем? От Сагдеева это близко. Выловим злату рыбку – предъявим Василисе Матвеевне.
– Верю, что выловите. Вы втроём всё можете. – Василиса подошла к каждому, обняла и троекратно поцеловала. -А теперь ступайте. Мне собираться надо. Бог даст, ещё свидимся.
По дороге к лесной речке Дмитрий думал только о Ней. О золоте, если и вспоминал, то лишь в одном смысле: при больших деньгах он сможет о ней как должно позаботиться. Не то что ныне, на прапорщицком жалованье.
А коли она не захочет с ним и разбогатевшим быть, тогда жить всё равно незачем. Какая может быть жизнь без Василисы? Зачем?
В путь друзья собирались недолго. Всё нужное приготовил Илья, на рассвете погрузились в тележку и поехали. Из-за поклажи и из-за того, что ехать втроём, а конец неблизкий, мастер приладил на повозку новый кузов, широкий и удобный. Могучему Брюхану было одинаково, скольких везти. Он, наверное, и вчетверо большим грузом не обременился бы.
Но разогнаться вороному воли не было. По шляху густо тянулись православные, поклониться Троицким святыням. Кто в карете, кто в телеге, кто верхом, а большинство на своих двоих. Иные, впрочем, двигались на одной ноге, а некоторые даже совсем без ног – убогих и калек среди богомольцев хватало. Шли и слепые, и трясотные, и горбатые, и проказные бедолаги, со всех сторон окаймлённые опасливой пустотой. День выпал особенный, канун великого двунадесятого праздника Преображенья Господня, когда всякому православному человеку хочется прислониться к Богу.
– Эка, Русь-то сколь переменилась, – вздыхал Алексей, поглядывая вокруг. – Раньше-то, когда с тятей-покойником в Троицу на поклонение хаживали, народ шёл благолепно, с песнопениями. А ныне все лаются, норовят вперёд друг дружки забежать. Глядите, по всей дороге расставлены ярыги Преображенские. Бдят, чтоб не болтали лишнего, нагайками охаживают. Да и в толпе, надо полагать, шпигов видимо-невидимо. Была Россия-матушка, а стала жёнка-преображёнка, шептунья перепуганная, сама себя боится…
Лишь далеко за полдень друзья достигли перепутья, где можно было съехать с переполненного тракта, повернуть в сторону Сагдеева и дальше, к Синему лесу. Брюхан оживился, побежал шибче. Часа через два, перед самым вечером, наконец, попали к плотине.
За минувшие годы она ещё больше обветшала. На месте старой мельни поверх пепелища зеленела буйная трава.
Лишь Жезна была всё такая же. Из пруда через прореху в плотине били тугие струи, внизу крутились чёрные водовороты.
– Бочки попадали туда, – показал Алёша в сторону запруды. – Было их пять иль шесть. Наверно, пять, по двадцать тысяч в каждой.
– Там по-зад плотины глубина местами саженей до трёх. – Ильша сосредоточенно размышлял. – И укатить могло по весеннему разливу, раскидать по дну. Бочки, они ведь круглые. Эх, сюда б тот порох из подкопа. Пускай не весь, хотя бы пуда два. Подорвали бы плотину к лешему, вода из пруда и сошла бы…
– Если б так, то и твоей золотой головы не надо, – поддразнил его Попов. – Чего захотел – два пуда пороху. Порох нынче весь казённый, тратить его можно лишь на военные нужды. Ну, или ежели надо князь-кесаря к небесам подкинуть.
Он был в весёлом настроении. Радовался приключению и скорому богатству. А Никитин подумал, уж не из-за Василисы ли? Может, успела оборотистая блошка подобрать ключик к её сердцу?
Пока Алексей балагурил, а Дмитрий терзался, Ильша без дела не стоял.
Проверил, что из его прежнего хозяйственного обзаведения сгодится в дело.
Раздвижной настил, чем дыру в плотине накрывать, оказался цел и вполне крепок. Хорошо. Будет на чём вагу установить.
Для самой ваги и для лебедя сгодятся молодые дубки из прибрежной рощи. Железная цепь захвачена из дому. Канаты тоже. Ну а что садок? Не рассохся ли?
Большущая бочка, тоже дубовая, пропитанная особым составом, который не пропускал воду, в прежние времена служила у Ильи садком для заготовления живой рыбы.
Вот что значит добротная работа. Какой бочка была девять лет назад, такой и осталась, только наполнилась до краёв зацветшей дождевой влагой. Значит, не текуча.