Стёкла, как и думалось, нашлись среди головешек. Когда Илья, уходя навсегда, поджог своё уединённое жилище, окна от огня полопались, но оставшиеся куски годились в самый раз. Стекло было хорошее, прозрачное. Когда-то он сам его плавил из кремневого песка, поташа и прочих добав. В общем, мастер остался всем доволен.
К следующему дню посередь плотины высилось диковинное сооружение.
Дубовая тренога, именуемая лебедью, была увенчана вагой – подобием длинной шеи, к которой на толстой цепи крепилась перевёрнутая кверху дном двухсотведёрная бочка. В неё с четырёх сторон были врезаны стеклянные окошки, а понизу торчали массивные маленькие колёса. В этом чудо-домике вместо пола была прочная деревянная крестовина, где могли стоять два человека. Кормило могло поворачивать колёса в любом направлении.
Сей снаряд, предназначенный для подводного катания, Ильша окрестил «водоходом». Лебедь должна была подвесить бочку над прудом; вага опускала водоход; подвешенные грузила утягивали его на дно, удерживая в стоячем положении – чтоб не ушел воздушный пузырь. По Ильшино-му расчёту двухсот ведер воздуха, содержащегося в ёмкости, ему и Алёшке должно было хватить на час-полтора, после чего приставленному к лебеди Дмитрию полагалось поднимать весь снаряд на поверхность. Мастер соорудил сложную конструкцию из зубчатых передач, благодаря которой Брюхан легко вытягивал тяжесть, в десятки раз превосходившую его собственный вес. Никитину оставалось лишь вести коня в поводу. Первую половину дня упражнялись.
Дмитрий научился управлять лебедью. Поднял и опустил сначала пустую бочку, потом с сидящим внутри Поповым. Ильша наблюдал, подсказывая и помогая.
– Катить водоход будем, отталкиваясь от дна ногами, – объяснял он Мите. – Как найдём, чего ищем, Лёшка воздуху побольше заглотнёт, с-поднизу под край подлезет и бочонок сеткой оплетёт. Наверху поплавок вынырнет, ты увидишь.
– А Лёша что?
– Ко мне вернётся. Коли в водоходе ещё воздух остаётся, покатим дальше.
В полдень, помолясь, приступили.
Первое погружение, во время которого водоход копошился у самой плотины, ничего не принесло. Митя мог следить за неторопливым перемещением подводного снаряда по движению ваги.
Вот зазвенел подвешенный к цепному шкиву колокольчик – значит, пора поднимать.
Брюхан застучал копытами по настилу, потянул канат. Из мутной воды с плеском вылезла круглая верхушка водохода.
Запустили внутрь свежего воздуху, погрузились вновь – теперь полевее. Опять ничего.
Но на третьем ныре, подальше и поправее, колокольчик вдруг затрезвонил раньше времени – отчаянно. Митя испугался, не стряслось ли беды, и хотел уж шлёпнуть вороного по крупу, чтоб тянул со всей мочи. Но тут из воды выпрыгнул поплавок – надутый воздухом кожаный пузырь.
Вслед за поплавком вынырнул и торжествующий Лёшка.
– Подцепил! – заорал он, размахивая рукой. – Один есть! Весь в тине, едва мимо не пропёрли. Тащи, тащи!
От поплавка ко дну тянулся тонкий, но прочный канат. Другой его конец Митя прикрепил ко второй лебеди, маленькой – она была установлена рядом с большой. Завертел рукоять рычага, и вскоре над прудом качался чёрный, облепленный водорослями бочонок.
Цепь тряслась, колокольчик надрывался. Это Ильша требовал, чтоб его тоже подняли.
Но Дмитрий с Алексеем не смогли утерпеть – сначала вскрыли найденный бочонок.
Поддели крышку топором, откинули. Под ней тускло заблестели плотно уложенные монеты. На каждой поверх веницейской чеканки выбит профиль царевны Софьи Алексеевны.
– Цехины! – заорал и запрыгал Попов. – Ура-а!
Лишь вдоволь накричавшись и наобнимавшись, друзья выручили из подводного плена Илью. Тот посмотрел на червонцы, спокойно сказал:
– Ну, дело. Значит, тово-етова, будем дальше искать. Только сначала рыбы наловим. Сейчас у неё самый ход, а потом на дно ляжет – не поймаешь.
И хоть Лёшке не терпелось снова лезть за золотом, пришлось подчиниться. Тут, на реке, Ильша был всех главнее.
Он притащил на плотину здоровенное корыто, наполнил его водой. Потом несколько раз закинул невод и вытащил плотвы, бычков да окуней – впору полк накормить. Добычу пустили в корыто, пусть плавает.
– Пообедаем? – спросил Илья. – У меня брюхо подвело. Ежли бычков на прутки нанизать да пожарить, это быстро.
Но здесь уж Лёшка с Митей взбунтовались. Им было не до бычков, обоих колотило от нетерпения.
– Ладно, – вздохнул мастер. – Что с вами поделаешь…
И водоход опять ушёл на глубину.
Теперь, уже твёрдо зная, что бочонки с цехинами – не выдумка, Никитин неотрывно следил за движением ваги. Ничего иного вокруг не видел, не слышал.
Сзади тревожно всхрапнул Брюхан, а Митя и не обернулся. Что-то шелестнуло в воздухе.
На плечи Никитина упала мокрая сеть, накрыла его с головы до пят. Невод рывком затянулся. Ещё рывок – и Дмитрий повалился на доски.
Ничего не понимая, он задёргался, забился. Но ни высвободиться, ни даже приподняться было невозможно.
Над поверженным витязем стоял кургузый человечек со смутно знакомым лицом, скалил широкий гнилозубый рот.
– Ну здравствуй, чашник.
Яхе часто снился один сон, страшный.
Будто зимняя река, во льду прорубь, в ней студёная вода. И Яшку, пацанёнка, несёт к той дыре кто-то большой, сильный, кому не залеречишь. Поднимает, бросает. Зыбкая чёрная жуть заглатывает маленького Яшку, обжигает мертвящим холодом, назад отдавать не хочет. И опускается он всё ниже, ниже, а вокруг снуют бесшумные серебряные рыбы, шевеля плавниками.
На этом месте он всегда просыпался, дрожа и всхлипывая, обмочившийся от ужаса.
Сон был взаправдашный, из детства. Почти так всё и случилось.
Когда тятька понял, что малец вырастать не хочет, что будет для семьи вечной обузой и от людей срамом, то порешил избавиться от лишнего рта. Накормил огрызка напоследок досыта кашей с мёдом. Яшка, несмышленыш, обрадовался. В их убогой избёнке и толкуха на воде считалась лакомством, а тут мёд! Налопался, сколько влезло. Родитель сказал: «Боле не можешь? Ну, спасай тя Господь».
Тулупчик на сына надевать не стал, зачем добро зря губить? Обернул в рогожу, туго, перекинул через плечо, понёс.
Увидев впереди прорубь, Яшка всё понял. Но не забился, а будто окоченел и обмарался со страху. С того ужасного мгновения и на всю последующую жизнь воду и всё, что в ней таится, он люто возненавидел. Ни мыться не мог, ни рыбу есть, даже пил только что-нибудь горячее и густое, вроде сбитня или подогретого пивного сусла. Лужи обходил стороной, от дождя прятался, а если всё же приходилось промокнуть, по телу всюду выступала красная сыпь. В тот страшный день на самом берегу встретился отцу знакомый, и когда батя, утирая слезы, объяснил, куда и зачем идёт, человек этот отсоветовал брать грех на душу. Снеси-де лучше кутёнка в Дворцовый приказ, там за карлов хорошие деньги дают.
Получается, что всё-таки спас Яшку господь. Не с большой буквы Господь, а с маленькой – это парнишка потом уже додумался, когда выучил грамоту. Что у карл не «Бог», как у обычных людей, а «бог», такой же маленький и злой, как они. А не злыми им быть нельзя, ибо жизнь у карл жестокая. Если б Яшка в доброго Бога веровал, нипочём бы не выжил.
Впоследствии настало время, когда он и в Чёрта поверил. Тот, наоборот, был большой. Появлялся при луне, верхом, с копьем в руке. Желал Яху догнать, истребить. Ни пуля Чёрта не брала, ни нож. А обликом лукавый был, как некий чашник, принявший страшную подземную смерть от Яхиного промысла.
Мертвец на коне с копьём тоже снился ему не один год. Наконец, догнал – уже не во сне, а наяву, обернувшись прапорщиком Микитенкой, и отнял у сержанта Журавлёва удачу вместе с деревянными ногами, которыми Яха дорожил больше всего на свете.
Немного опомнившись после пережитого ужаса, карлик побитой собачонкой потащился в Преображёнку, к хозяину. С отвычки на собственных коротких ножках, да ещё необутому, бежать было трудно. Скоро Яха захромал. А тут ещё с неба забрызгал дождь, и стало калеке совсем скверно. Подвывая и размазывая по лицу слезы, Журавлёв плёлся вдоль Москвы-реки. Не оправдал он доверие Автонома Львовича, второй раз за долгие годы – опять из-за проклятого призрака. А нынешняя ночь у хозяина была особенная, поворотная. Он на Яху полагался, как на самого себя. Но подвёл его неверный раб…