Говоривший эти слова повернул к Гончаренко свое лицо Сомнений не было. Перед Василием сидел Драгин, бледный, весь в седине. Завидев старого знакомого, он воскликнул:
— А вот и Гончаренко! Замечательно. Здравствуй, Василий. А я думал, что тебя давно в живых нет.
— Жив еще, товарищ Драгин.
— Вот это хорошо.
— Как дела, Алексей Алексеевич?
— Погоди, после заседания поговорим. Товарищ Полноянов, можно мне еще?
— Пожалуйста.
— Итак, мы разбиваемся на группы. Нефедов, Ляхин, — в воронинскую группу. Гончаренко и Кузуев — в ратамоновскую. Васяткин — во Владикавказ. Ревком от себя выделит еще товарищей. Создадим мощные трибуналы. В случае измены — немедленные расстрелы. Закрепим связь. Тем временем подоспеет посланный с донесением в центр комиссар Друй. Прибудут регулярные части Красной армии, и мы навсегда отобьем у белых охоту выступать против советской власти.
— На этом и порешили, — подтвердил Полноянов. — Итак, товарищи, будем действовать.
Когда заседание закрылось, Драгин и Василий, уединившись в коридоре, разговорились.
— Теперь в Б., — начал Драгин, — самая злющая реакция. Жалко товарищей, особенно Тегран. Способная девушка и выдержанная большевичка.
Гончаренко смолчал.
— Я ей обязан жизнью, — продолжал Драгин.
— Как так?
— Когда дашнаки-маузеристы зверски убили мою семью, я был очень потрясен и не мог превозмочь в себе желания взглянуть на бедных мучениц.
Голос Драгина стал глухим. Он откашлялся.
— Увидеть их мне не удалось. Дашнаки устроили засаду и, несмотря на мой грим, как только я появился в квартире, меня подвергли обстрелу. Уже раненый, я бросился бежать. Меня преследовали. Откуда ни возьмись — Тегран. Она самоотверженно помчалась наперерез моим врагам. Троих уложила из браунинга, остальные бежали. Я же упал, истекая кровью. Она, сильная и бесстрашная, подняла меня и, улыбаясь, успокаивала, пока не подоспела помощь.
Мучительная догадка посетила голову Гончаренко.
— Вы сидели на скамье? — поспешно спросил он.
— Да, а что?
— Вы были… в бороде и усах?
— Да. Но почему ты побледнел?
— Я, кажется, видел вас… но… не обратил внимания.
— Но чего же бледнеть?
— Бедная Тегран!
— Да, я искренне жалею ее. Но, знаешь, Василий, там остались Абрам и Удойкин. Они помогут ей. Но, слушай, тебе на самом деле нехорошо. Ты серый, как стена.
— Нехорошо мне, — прошептал Гончаренко.
— Так пойди, приляг перед отъездом.
Василий пожал руку собеседника и быстро вышел наружу.
Глаза его увлажнились слезами обиды за себя. В груди зрела мучительная боль. Мысли, как злые звери, терзали его сознание.
«Какой я подлец? Что подумал о ней? Как очернил ее чистую… Тегран… Тегран. Что ты подумала обо мне? То клялся в любви, то при первом выстреле позабыл обо всем, бежал без оглядки… Позорно бежал, запачкал свою дорогую, первую любовь. Позор! И наконец она ведь одна, подвергается там опасности. Может быть ранена… Убита… Милая Тегран! Любимая, честная… Где ты? Что с тобой?.. Увижу ли? И есть ли мне прощение?»
Когда после долгого кошмарного беспамятства смертельно раненый приходит в себя, он чувствует боль в каждой поре своего тела, молит о скорой кончине, точно изнемогающий от жажды воды. Так Гончаренко, раздавленный, униженный собой, исполненный презрения к себе, желал лишь одного — забвенья, но не было его. И, как живой, прекрасный, величавый, рисовался в его воображении образ Тегран, и звучал ее далекий милый голос.
— С любовью подождем. Не выйдет у тебя… Не выйдет, Вася.
Уже покачиваясь на жестких деревянных нарах гремучего токарного вагона, он на мгновение забылся в тяжелом сне.
Эшелоны дивизии двигались на восточный участок фронта.
Присев на нары, у ног Василия, пышноволосый великан Кузуев внимательно читал последние номера московской «Правды».
По газетным листам огромными буквами шли горячие, как расплавленная сталь, лозунги:
«Вступайте в Красную армию — армию народной революции».
«В поход за хлебом для голодающих детей, отцов и матерей».
«Чего добиваются англо-французские капиталисты устраивая чехословацкие мятежи, высаживая на севере десанты? Они хотят сделать измученную, разоренную Россию театром войны. Они хотят втянуть войска Вильгельма в глубь России».
«Рабочие! Не дайте превратить себя в баранов. Вооружайтесь».
«Рабочий, боевой контроль на фронте, вооруженная рабочая диктатура в тылу».