— Пойдем, Вася, там прохладней.
Тот, к кому обращались эти слова, с трудом поднялся на ноги. Они втроем завернули налево, к песчаным буграм.
Уже солнце склонялось к западу. Холмы отбрасывали тени. Но солнце слепило, жгло, и ветер, играя с тучами песка, затруднял дыхание.
Когда они подошли к теневой стороне песчаной возвышенности, русоволосый снова упал на землю, закрыв глаза.
— Умер! — испуганно крикнула женщина.
— Ну, вот еще… не видишь, дышит. Воды бы ему каплю. У меня голова тоже мутится.
— Кузуй, разроем песок. Как, помнишь?..
— Трудно, сил нет. Он сыплется.
Женщина молча принялась разгребать сыпучую массу. Но вот уже руки ее на аршин ушли вглубь, а песок оставался попрежнему сухой как стекло.
— А-ах, — прошептала она. — Нет воды!
— Брось, Маруся. Отдохнем. Отлежится и он, да снова в путь.
Они уселись в изголовьи обеспамятевшего товарища.
— Сколько идем — неделю… И нет воды. И до моря не будет.
— Когда же Астрахань? Как видно, сбились мы.
— Эх, если бы в советскую Россию!
— Ни дороги, ни деревца.
— Сколько полегло… Лошадей поели, теперь есть нечего.
— Ночью я видел, как двое труп грызли.
— Сошли с ума.
— Сумасшедших много.
— Что-то Василий долго в себя по приходит.
— Ничего, очнется. Парень крепкий.
— Не захотели сдаться белым… А все равно смерть.
— Ну, может, еще выскочим.
— Эх, Кузуй, куда выскочим. Погибель всем нам. Вот смотри, пляшет один — рехнулся.
— До Астрахани дотянуть бы.
— К морю дойти.
— Хоть бы дождик, как тогда.
Замолчали. Ш-шш… шуршал песчаный дождь. Косые красные лучи солнца ослепительно горели в каждой крупинке его.
…На смену жаркому дню холодная ночь. Вызвездило темное небо. Дрожат путники. Они еще с вечера отбились от колонны ратамоновцев. Бредут, не зная куда.
Шелестят пески, вздыхают о чем-то.
А они идут, шатаясь и часто останавливаясь на отдых.
Иногда в изнеможении падают. А звезды дразнят их. Где-то купаются они в прохладных струях вод. Привольно им.
Пески звенят… О чем звенят пески?
Вдруг темная полоска впереди.
— Вода-а-а-а…
Откуда силы? Точно на крыльях ветра мчатся они. Темная полоса ширится. Слышны новые звуки. То плещется темная влага.
— Эх, сколько воды.
— Да, целое море.
Теряются за горизонтом синие просторы. Путники бросаются в волны, вода освежает. Но пить, как хочется пить.
Кузуев глотнул горько-соленую жидкость, упал на землю. Ему нехорошо. Но слабость проходит быстро. Снова купаются они. Холодная вода уже леденит.
Вдали у моря мерцает оранжевый огонек.
— Жилье.
— А вдруг враги?
— Была не была. Идемте, товарищи.
Пошли.
Огонек растет, искрится. То костер. Видны три человеческих силуэта. Лают злые собаки.
У костра трое узкоглазых, жидкобородых, в халатах. В таганце варится баранина. Вкусно пахнет мясной навар. У голодных странников мутится голова, тошнит, так хочется есть.
— Здравствуйте, земляки, — сказал Кузуев.
В ответ молчание. Только глухо ворчат в стороне привязанные к кибитке собаки да трещит саксаул на ярком огне.
— Откуда? — спросил наконец один из-за костра.
— С Кавказа.
— Куда ходишь?
— В Астрахань.
— Там красные черти.
— Ничего.
— Ты красный?
— Да.
Все трое за костром негодующе замахали руками.
— Уходите. Не дадым.
Кузуев сделал угрожающий жест.
— Не трожь. — В руках одного сверкнул револьвер.
— Уходи… Мы белые… Не дадым вода. Не дадым мясы.
Тогда выступила вперед Маруся. Она встала перед костром на колени и замолила.
— Родненькие, дайте им пить.
— Нэт.
— Дайте им есть.
— Нэт, Марушка… Тебе дадым, а им нэт.
— Миленькие, они же умрут ведь. Дайте, век не забудем.
Узкоглазые заговорили о чем-то между собой, особенно горячился моложавый.
Наконец они, как видно, договорились и замолчали.
— Твоя Марушка? — спросил из-за костра один.
— Нет.
— Его?
— Пускай продаст, — калым дам.
Гончаренко, нахмурив брови, вместо ответа промолвил:
— Пойдемте, товарищи!.. Это звери, а не народ.
— Нет, я попрошу еще, — возразила Маруся.
— Не дадым, — отрезал самый старый из-за костра.
Тогда Гончаренко силой увлек за собой товарищей.
Шли у моря. Но женщина вдруг повернула обратно.
— Идите, миленькие, прямо морем… Я сейчас.
— Куда ты?
— Нужно.
— Не пустим.
Но Маруся уже быстро скрылась в песках.