— Неужели везде так, как у нас? — отозвался Сергеев.
— Да говорят… Подумать только: три корпуса, сто с лишним тысяч положили в Мазурских болотах. Это раз. Предательство и идиотизм наших штабов… Вместо пуль и снарядов на позицию шлют вагоны с иконами и всякой дрянью. Мы терпим поражение за поражением. И если не погибла Россия до сих пор, то только благодаря миллионам жертв, героизму офицеров и солдат. Разве так можно воевать?
— Но что смотрит царь! — не подумав, сказал Сергеев.
Соколов, вздохнув, промолчал. Но сбоку, через койку от Сергеева, приподнялась голова, тупоносая, в бороде с проседью, и сказала:
— А вы, милорд, не очень-то на царя надейтесь. Бесполезно.
— Как так? — опешил Сергеев.
— Очень просто. Царя свергли. Теперь в России революция.
— Не может быть!
— Это сумасшедший какой-то, — в один голос закричало почти полвагона. Стоны и вопли, как по волшебству, смолкли.
— Именно так, господа… А насчет моих умственных способностей прошу не беспокоиться. Я офицер для поручений при генеральном штабе, имею точные сведения. Они пока для фронта держатся в секрете. Нет инструкций. Солдаты, знаете, озлоблены войной, частично офицерским составом. Пока штаб выжидает директив. Но вы, господа офицеры, возвращаетесь в тыл и обязаны знать эту великую новость. Гнилой строй рухнул. Теперь народ через свое Учредительное собрание выскажет свою великую волю. Стране будет дана желательная конституция. Итак, господа, поздравляю вас со свободой!
Эта новость вначале ошеломила всех, а потом взбудоражила офицерский вагон так, что шум и крик в течение целых часов создавали у Сергеева такое впечатление, точно он не в вагоне ехал, а находился в гуще ярмарки.
До последней минуты Сергеев никогда еще не слышал о революции и не представлял себе такой возможности, как свержение царя. Не зная, радоваться ли ему или печалиться, он только перекрестился.
Между тем офицера генерального штаба, как выяснялось, едущего по болезни в отпуск, наперебой расспрашивали, сопровождая его ответы охами, ахами, и в тех местах, где ответы принимали фривольный характер, громкая смехом.
В самый разгар всеобщего ликования чей-то нутряной голос будто из-под земли покрыл собой шум и крики и громко, но лениво, проговорил:
— Зря радуетесь, господа офицеры. Будет время — придется выплакать очи, как говорят на Украине. Запомните. Мы, офицерское и, главным образом, дворянское сословие, выросли вместе с царем и монархизмом. Мы научены служить престолу во имя его идей, чести, достоинства. Если рухнет императорский дом, рухнем и мы. Плохого царя свергли, раздобудем хорошего царя. Только так может стоять проблема. Мы не доросли до республики. Притом нужно кончать войну, иначе взбунтовавшаяся чернь разольется в море анархии, а от нас останется одно грустное воспоминание.
— Кто это?..
— Что за роялист?
— Царский холуй.
— Оставьте, как не стыдно!
— Свобода только робко стучится к нам, а вы ее пугаете.
Со всех сторон посыпались негодующие возгласы. Но неведомый скептик точно из подземелья бросал:
— Свобода нам не нужна. С каких это пор офицерам его величества понадобилась свобода?
— Как! Почему?
— Что он мелет!
— Свобода нам не нужна, господа офицеры. Потому не нужна, что мы и так свободны. Свобода нужна черни. Трудовые слои тоже не особенно в ней нуждаются.
— Монархист. Держиморда! — вдруг изо всех сил закричал Соколов. Его выкрик породил целую бурю резких возгласов.
— Штабная крыса!
— Вы все подхалимы!
— Себе посты порасхватали. А тех, кто способное, высылаете на фронт, в окопы.
— Шкурники!
— Это, наверное, штабист.
— Моих детей не приняли в кадетский корпус, — не дворянин.
— Разве нам была свобода?
— Из тех, наверно, кто нашей кровью зарабатывал себе благополучие.
— Моя семья нищенствует, а они вагонами награбленное домой отсылают.
— Им и оклады и все.
— Награды наши прикарманивают.
— Пятки лижут. А тут каждый день рискуешь жизнью, и никто не заметит.
— Взяточники!
— Не подмажешь, — по способностям часть не дадут.
— Лихоимы! Воры!
Шум поднялся и галдеж необыкновенные. Местами крики перешли в исступленный плач, местами в площадную ругань.
На шум пришел санитарный врач главного поезда, молодой офицер с угреватым лицом. Не без труда ему удалось успокоить взволновавшийся офицерский вагон.
Сергеев лежал и напряженно думал, силясь разобраться и усвоить все, что услышал. Он не понимал, почему все эти раненые офицеры, принимавшие присягу, устроили такой шум и галдеж, когда услышали слова свободы и революции.