— Тоже правда, — виновато вздохнула Кетеван.
— Вот он! — воскликнул Давид, останавливая машину.
Кетеван взялась за ручку и опустила стекло.
— Вот то окно, крайнее, наше, когда я болел корью, отец подвел меня к этому окну и позволил выстрелить из ружья.
— А сколько тебе было лет?
— Семь или восемь.
— И ты сам стрелял?
— Может, и нет, наверное, отец нажал курок… Но тогда мне казалось, что я сам выстрелил… Давай войдем во двор!
— Неловко… незнакомые люди…
— Идем-идем, я возьму ведро, как будто мне нужна вода для автомобиля.
— А я? Ну ладно, я попрошу напиться.
— У тебя небось и в самом деле горло пересохло, целый день в пути…
Давид достал из багажника маленькое ведерко и пошел к дому. Кетеван следовала за ним, жадно оглядывая дом, словно знакомясь с каким-нибудь историческим памятником. Она запоминала все: дождевую трубу, разрисованную ржавчиной, словно орнаментом, каменные плиты тротуара, истертые и неровные.
Давид открыл калитку и остановился.
— Проходи ты раньше, — сказала Кетеван.
— Не полагается, — улыбнулся Давид. — Дорогу молодой невестке!
Во дворе какая-то женщина развешивала белье. Из-под мокрой простыни выглядывали босые крепкие ноги, над веревкой сновали покрасневшие от стирки руки. Потом руки исчезли, ноги задвигались, край простыни откинулся и показалось исполненное любопытства лицо полной пожилой женщины.
— Вы разрешите нам набрать воды? — улыбнулся Давид, слегка качнув ведерком.
— Господи, да сколько угодно. — Женщина указала на кран и добавила, взглянув на Кетеван: — Я сейчас стакан вам вынесу.
— Не беспокойтесь, — в тон ей, также вежливо и предупредительно, отозвалась Кетеван.
— Ну что вы, какое беспокойство! Нанулия! — крикнула женщина и, не дожидаясь ответа, заспешила к дому.
— Кетеван, — заговорщицки прошептал Давид, — вот в этой галерее я спал летом. А тут, посреди двора, был бассейн. Однажды в нем утонули наши куры. Я помню — белые были такие куры. А видишь лавровые кусты? Там я впервые увидел светлячка… тогда я был совсем маленьким. — Глаза Давида как-то особенно блестели. С такой наивной точностью он перечислял все свои проказы, словно эти детские воспоминания превратили его в ребенка и уподобили его речь ребячьей болтовне.
Кетеван не сводила с мужа ласкового взгляда.
Хозяйка вынесла стакан с блюдечком. Старательно вымыла их под краном, наполнила до самого края и торжественно подала Кетеван.
Когда утолил жажду и Давид, она спросила, набравшись наконец смелости.
— Вы случайно не из Тбилиси едете? — и взглянула на машину.
— Оттуда, — подтвердил Давид.
— Говорят, в этом году многие проваливаются на вступительных экзаменах!
— Я тоже об этом слышал. «Наверное, у нее сын или дочка сдают в институт», — подумал Давид.
— Вы теперь в Цхалтубо?
— Нет, на завод.
— На автомобильный? — женщина почему-то обрадовалась.
— Да.
— Простите, как ваша фамилия?
«Срежется, ничего не поделаешь, — подумала она. — Пойдет на завод работать».
— Бацикадзе Давид.
— Фамилия знакомая. — Это она сказала просто из вежливости. Пожелав супругам счастливого пути, женщина направилась к дому.
Давид облегченно вздохнул, взял Кетеван под руку и указал ей на каменную ограду.
— Тут стояла мазанка, теперь ее снесли. А жил в ней тот самый зеркальщик Отия, о котором я тебе говорил. Интересный был человек! Теперь я это понимаю, а тогда, конечно, ничего не соображал. Приехал он сюда из Чиатура. Там работал на добыче марганца, придумывал машину для промывки руды, чтобы река не чернела и не уносила ценное сырье. На руднике Отия прослыл чудаком и приехал в Кутаиси — искать счастья. Он был рожден настоящим инженером. Чего он только не изобретал! Всем кутаисским фаэтонам он прицеплял автоматические счетчики, сам ездил на велосипеде, собранном своими руками. Первый в городе распространил газовые фонари… Да, мастер был на все руки, а осталось за ним прозвище «зеркальщик». И вот почему. Вбил, бедняга, себе в голову заменить в зеркальном производстве серебро и золото простым металлом. Тогда и начались его мучения. Днем и ночью возился он с разными растворами, наносил их на большие и маленькие стекла, но назавтра сам же разбивал неудавшиеся зеркала, которые все искажали. Вот под этой оградой валялись осколки. Наверное, если разрыть землю, то и сейчас можно их увидеть. Утром, когда я выходил во двор, куски кривых зеркал ослепляли меня, отражая солнечные лучи, сверкали и искрились… Гора осколков росла. Мальчишки со всей улицы бегали к нам за зеркалами, чтобы пускать солнечных зайчиков…