— Он был одет?
— В майке и трусах. Потом свет горел еще долго, но мальчика я больше не видел. Должно быть, он спал или читал… Так я, во всяком случае, думал… Простите, можно листочек бумаги, благодарю вас… — Ландия стал вытирать залитое чернилами перо. — Лег я в четыре часа, но заснуть не смог, слегка вздремнул. В пять услышал во дворе шум и выглянул в окно. Вижу, Иродион Менабде, пьяный, ходит вокруг своей машины и ругается. Может, спуститься, помочь, спрашиваю. А он в ответ: спи, старый хрыч, ведь не зря же я тебе лекарства достаю!.. Будьте добры, еще бумаги… — я передал ему чистый лист, и он завернул в него ручку, но в карман ее класть не стал. — И тут как раз я снова увидел Паату.
— Паату? — я насторожился. — Одетого?
— Да. Он выглянул в окно и сразу спрятался. Я проследил, как Иродион нетвердым шагом зашел в подъезд, и закрыл окно: наступало утро, и я боялся, что шум помешает мне уснуть… Ну, а дальше — услышал крик нашего истопника, выбежал, но, к сожалению, поздно… Помочь уже ничем не мог… — Георгий Ландия нервно вертел в руках завернутую в бумагу авторучку. — Помочь ничем не мог, — повторил он, словно надеясь, что его реплика поможет мне подхватить диалог. Но я молчал, и ему пришлось продолжать: — Хотел сейчас сказать: слава богу, что Паата не разбился насмерть, но вовремя спохватился: стоит ли себя обманывать? Мне известно, что положение его безнадежное.
— Сколько времени прошло с того момента, когда Менабде скрылся в подъезде, и до того, как вы услышали крик?
— Я же сказал, что заснул, и поэтому не могу сказать точно. Не говорил? Простите… Может час, а может, десять минут… Трудно сказать, сейчас так быстро светает, как на сцене.
— Когда спустилась во двор мать Пааты?
— Мы позвонили в милицию от Ксении Сургуладзе, которая на первом этаже живет. Она, конечно, как узнала, подняла крик, разбудила Маку… Та, несчастная, кинулась вниз… А я тем временем пытался разбудить Иродиона, но тщетно! Он только храпел в ответ. Слишком я с ним церемонился: надо бы встряхнуть его как следует, чтобы проснулся да протрезвел, и сказать все, что следовало… Но у меня духу не хватило.
— Вы не знаете, почему Менабде запирал мальчика дома и не пускал в школу?
— Лично я ничего об этом не знаю. Только слыхал краем уха, что Паату выставили с уроков.
— Почему?
— Будто бы он какой-то девочке покоя не давал.
— Девочке?
— Да-да, будто бы влюблен был в нее и все такое. Но что такое любовь в этом возрасте? Какие-нибудь наивные знаки внимания, особой симпатии — и только!
— Откуда вам известна эта история?
— Да весь наш двор ее обсуждал.
— Вы не можете вспомнить, кто именно говорил об этом?
— Боюсь, что нет.
— А если постараетесь?
— Не совсем понимаю, какое это имеет значение?
Мне показалось, что моя настойчивость обидела Георгия Ландия, и я ответил как можно мягче:
— В нашем деле каждая мелочь имеет огромное значение.
— Пожалуйста, если это так важно. Говорила Этер Муджири, других не помню.
— Этер Муджири?
— Да. А вы ее знаете?
— На основании ее показаний мы возбудили дело, но об этом пока не надо никому говорить.
— Ясно.
— Может, вы слышали когда-нибудь, что Менабде плохо относится к пасынку, бьет его, обижает? Особенно в последнее время?
— Нет, ничего такого не слыхал. Тем паче в последние дни.
— А прежде?
— И прежде ничего не замечал. Может, он и бранил, и наказывал мальчонку, но ведь это естественно.
— Квартира Менабде прямо напротив вашей…
— Совершенно верно. Но я никогда не видел, чтобы Иродион бил ребенка.
— И раньше, когда вы жили на старой квартире?
— И раньше… Только раз…
— Я вас слушаю…
— Да нет, просто так вспомнилось… — Ландия задумчиво улыбнулся.
— Продолжайте, пожалуйста…
— Это к делу не относится… Однажды Иродион пригласил меня на встречу Нового года… Паате тогда было лет пять…
— Значит, вы еще жили в старом доме?
— Конечно.
— Очень интересно.
— Да нет же. Это даже в протокол заносить неловко.
— Я и не заношу. А для меня любая подробность жизни Пааты очень существенна.
— Это все мелочи, другой бы на моем месте вовсе внимания не обратил бы, но на меня почему-то подействовало… Сидели мы с Иродионом, в нарды играли, а Мака на кухне возилась. Возле нас примостился Паата с новенькой машиной.
— Ух, какой у тебя грузовик прекрасный! — говорю я ему. А он в ответ с гордостью: — Это мне Дед Мороз принес. — Паата показал на порог: — Принес и сюда поставил. Машину и конфеты шоколадные. Полный кузов.