— Прекрасно слышу.
— Ты один в комнате?
— Один.
— Тогда слушай. Приходи сегодня вечером.
— Непременно приду.
— Мы пойдем в кино или еще куда-нибудь… Ты только приходи.
— Хорошо, Наи…
— Я буду ждать, — она положила трубку.
Я не сразу понял, в чем дело, даже стал набирать номер ее телефона, чтобы выяснить, но вовремя спохватился: Наи говорила совсем-совсем о другом…
Весь день я ходил как помешанный, никого не узнавал, ничего не соображал. Только все время напевал про себя, и в каждый мотив упорно вплеталось имя Наи.
…Возле стеклянного кафе «Аквариум» я почему-то остановился и уставился на милиционера, который чинно расхаживал вдоль белой линии посреди мостовой. Какая-то сила подтолкнула меня к нему. А впрочем, я могу объяснить, почему я это сделал. Мне вспомнился один случай.
Мне было лет семь или восемь, когда отец вернулся из двухлетней командировки. Помню, как он сидел за столом и смотрел на меня и на маму. Наверное, целый час глаз с нас не сводил, словно хотел наглядеться за те два года, что был в разлуке с семьей. Назавтра мы с отцом поехали в деревню, где жила бабушка. Как только мы сошли с поезда, пришлось разуться — в деревню вела грязная проселочная дорога. Отец засучил брюки, и мы двинулись в путь. Отец жадно оглядывал все вокруг: линию белоголовых гор вдали, дома и сады, крестьян, везущих на базар нагруженные арбы. Встречные приветствовали отца, но не узнавали его, — он давно уехал из деревни. Наконец, отец не выдержал и, остановив одного почтенного крестьянина, спросил, как добраться к такому-то дому. Я даже рот разинул от удивления — отец спрашивает о собственном, родном доме, где родился и вырос и где сейчас жила бабушка. Я знал дорогу назубок, а он у чужих спрашивает!
Незнакомец степенно провел рукой по усам и начал подробно объяснять. Теперь я понимаю, как приятно было слышать отцу знакомые с детства названия. Прекрасной музыкой звучали в его ушах такие обыденные слова, как родник, сельсовет, перекресток…
Вот и я шел сейчас к милиционеру с желанием услышать названия, связанные с Наи, с домом, с улицей, где она жила, где она ждала меня сегодня… вечером…
Милиционер, видя, что я перехожу улицу в недозволенном месте, взялся за свисток, но я опередил его.
— Скажите, пожалуйста, как пройти на улицу Барнова?
Он шумно выдохнул воздух, набранный в легкие для грозного свистка, и недоверчиво на меня покосился.
— Мне нужен пятьдесят третий номер, — уточнил я.
Он несколько смягчился и начал объяснять. А я упивался названиями улиц, переулков, скверов, с которыми было связано столько воспоминаний!
— Мне нужен дом, в котором живет Наи Ратиани, — не удержался я от соблазна вслух произнести заветное имя.
— Иди-иди, — улыбнулся милиционер, принимая меня за пьяного, — сам знаешь, где живет Наи Ратиани. Не мешай, а то совсем в другое место тебя отведу.
Даже в грозных устах этого стража порядка имя Наи звучало божественной музыкой. И я полюбил этого милиционера, как родного, как, впрочем, любил сегодня все человечество.
— Поцелуй меня, — попросила Наи, когда мы вышли из кино.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Поцелуй меня, — снова сказала она, прячась за чугунной решеткой парка.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Теперь здесь, — прислонилась она к дереву.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Словно ей хотелось освятить нежностью и любовью все, мимо чего мы с ней проходили в тот вечер.
Войдя в комнату, она первым делом задернула занавески и погасила яркую люстру. Легкий аромат цветов как-то сливался с приглушенным светом торшера.
— Наи, — я не узнавал своего голоса и повторил как можно тверже. — Наи…
— В чем дело, Заал? — ласково отозвалась она. — Знаю, знаю, ты сейчас потребуешь кофе.
— Нет, кофе ты меня угостишь завтра утром.
— Что-о?
— Завтра утром, потому что я не уйду отсюда или уйду вместе с тобой.
— Заал!
Мы долго, очень долго сидели молча. Я не помню, когда я погасил свет, как погасла лампочка, скрытая голубым абажуром. В комнате было темно, и только бледный свет проникал в окно с улицы. И в этом мерцающем полумраке я увидел Наи, увидел, какой слепящей белизной сверкнули ее грудь и бедра, не тронутые загаром. Она искала что-то, склоняясь к стульям, к тахте, шаря рукой по стене, и плавные движения ее складывались для меня в стройный ошеломляющий танец. Наконец она отыскала ночную рубашку и сразу стала невидимой. Я только услышал, как ступает она по полу босыми ногами, и почувствовал, что она совсем близко, по волне тепла, захлестнувшего меня прежде, чем она подошла.