— Яханци говорит, что что-то происходит в Улиассутае. Вчера прибыли двое всадников, у них были цары с вашим именем. На каждой станции им давали свежих лошадей.
— Кто распорядился дать им цары?
— По их словам, Казанцев.
— Хорошо, пусть Казанцев. И что?
— Там был бунт.
— Бунт? Вы уверены? Не просто... мелкие волнения?
Сепайлов покачал головой. Череп его имел странную форму — приплюснутый сверху, он напоминал седло.
— Погибли люди, генерал. Группа монголов, примерно девяносто человек, атаковала отряд из гарнизона Улиассутая. Отряду пришлось отразить атаку.
— Они были вооружены?
— Нет. Нет, это-то и странно. Они все были не вооружены. Один из прибывших в Ургу гонцов... — Он заколебался.
Унгерн затянулся сигаретой. Дым висел над ним, как ядовитый нимб.
— Да? — ободрил он. — Продолжайте.
— Он... он сказал Яханци, что они специально не взяли в руки оружие. У них оно было, но они предпочли обойтись без него. Они верили в то, что пули не причинят им вреда. И они напали на группу вооруженных солдат, размахивая талисманами и распевая какие-то лозунги.
— Лозунги? Большевистские лозунги?
Сепайлов покачал головой.
— Нет, религиозные. Такие вещи вы понимаете куда лучше меня, ваше превосходительство. Но, по-моему, это те же молитвы, которые они бормочут, — я слышу их, когда прохожу мимо храмов. Какая-то абракадабра.
Унгерн несколько нетерпеливо кивнул. Он верил в молитвы. Это была вовсе не абракадабра. Он нервно затянулся. Сейчас он выкуривал до восьмидесяти сигарет в день. Он подумал о том, как будет жить, когда запасы иссякнут.
— Не сомневаюсь, — ответил он. — Вы говорите, что несколько человек были убиты. Кто стрелял?
— Да, ваше превосходительство, стрельба была. Кажется, отрядом командовал молодой лейтенант, Швиттерс. Вы помните его? Он...
— Да, я помню. Продолжайте!
— Извините, ваше превосходительство. Так вот, отрядом командовал лейтенант Швиттерс. Кажется, он запаниковал и приказал дать залп поверх голов нападавших. А когда это не подействовало, он приказал стрелять в толпу. Они убили порядка двадцати человек, но никто не знает точного числа убитых. Затем они кинулись на монголов, разгоняя их прикладами винтовок. Это сработало. Они поспешно убрались. Но...
— Да? Да?
— Яханци думает... Он думает, что это только начало, генерал.
— Начало? Почему он так думает? У него есть для этого какие-либо причины?
— Монголы выкрикивали что-то насчет ребенка, ваше превосходительство. Яханци говорит, что он что-то вроде Будды. Я толком не понял, о чем он говорил, — для меня все это слишком запутанно, господин генерал. Но, похоже, что они ожидают, что этот ребенок станет каким-то вождем. Так говорит Яханци, а он, я думаю, в этом разбирается. Этот ребенок, ну, он что-то вроде Спасителя, появления которого они ждут. Вы их знаете. Яханци говорит, что слухи об этом ребенке доходили до него с разных концов страны. Я спросил его, что если...
Голос Сепайлова начал затихать. Фон Унгерн Штернберг застыл в своем кресле, его руки лихорадочно вцепились в кожаные подлокотники. На нем был монгольский шелковый плащ красного цвета, накинутый на форму; из-под него виднелись черные бриджи и черные сапоги: образ генерала, который учится быть богом. Взглянув в его лицо, Сепайлов вспомнил иконы, которым поклонялся в детстве. Это было тонкое, сухое, аскетичное византийское лицо, которому для окончательного сходства с иконой не хватало охры, темно-красной краски и позолоты. Его лицо напоминало прекрасное, измученное лицо святого, только в нем не было ни следа святости. Он всегда был неаккуратным, но в последнее время Сепайлов стал замечать, что в голове у него еще больший беспорядок. Унгерн сдавал. Он был полон пророчеств, снов и прочих нематериальных вещей, характерных для сумасшедшего бога. Но главное было в том, что он разваливался на части.
— Откуда пришел этот ребенок? — гневно и резко спросил он.
— Яханци думает...
— Да? — Унгерн потушил наполовину выкуренную сигарету и прикурил следующую.
— Он думает, что мальчик, должно быть, пришел с Тибета. Он даже уверен в этом. Я полагаю, что он знает больше, чем говорит. Кто-то сказал ему, что мальчик не один, с ним мужчина.
— Мужчина? Тибетец?
Сепайлов покачал головой.
— Яханци думает, что он либо монгол, либо...
Он замялся.
— Да?
— Либо русский. Бурят. Так говорит Яханци. И, возможно, с ними еще один мальчик. По слухам, европеец. Говорят, что он тоже является чьим-то воплощением.
— Что говорит Яханци по поводу первого мальчика, тибетца, — кто он такой, по его мнению? Кем он сам себя считает?
— Что-то вроде Спасителя, ваше превосходительство. Будда. Вам надо спросить самого Яханци.
Лицо Унгерна приняло жесткое выражение. На лбу заметно запульсировала длинная вена. Сепайлов уже не мог смотреть ему в глаза.
— Какой Будда? Разве Яханци не сказал этого? Ну же! Что он сказал?
— Я... Я... — Сепайлов начал заикаться.
В своей жизни он убил немало людей просто голыми руками, но Унгерн все еще мог заставить его заикаться, словно он был школьником.
— Так что же?
— Я не помню, ваше превосходительство. Что... кажется, это слово начиналось на "м".
— Майдари? Правильно? Майдари Будда? Ну же!
— Да. Кажется, так, ваше превосходительство. Я уверен, что так. Но вам надо спросить Яханци. Он знает точно.
— Прекрасно. Скажите Яханци, что я хочу видеть его. Прямо сейчас. Убедитесь, что он все понял. Мне безразлично, занят ли он на Совете, или у него есть другие дела, просто приведите его сюда. И скажите ему, что сегодня вечером я хочу встретиться с Бог до Ханом.
— С Кхутукхту?
— Да, с Кхутукхту. С глазу на глаз. В его дворце. Сегодня вечером.
— Отлично. — Сепайлов поднялся, чтобы идти.
— Сядьте, — рявкнул Унгерн. — Я еще не закончил.
Сепайлов поспешно сел.
— Извините, я...
— Направьте Казанцеву сообщение. Отправляйтесь на радиостанцию и лично отправьте сообщение. Убедитесь, что на том конце вас слушает Казанцев.
— Да, ваше превосходительство.
— Скажите ему, чтобы он начал поиски мальчиков и мужчины. Пусть выделит для этого всех свободных людей. Убедитесь, что он понял. Надежных людей. Монголов, тибетцев, бурят. Но не русских. Понятно?