— Что конкретно вы хотите, чтобы я подписал?
Сначала китайцы, потом Унгерн, спаситель, оказавшийся монстром, а теперь свои, монголы. Им всем нужно, чтобы он что-то подписал. Два года назад Хсю Шу-Ценг дал ему тридцать шесть часов на то, чтобы подписать документ из восьми пунктов, суть которого заключалась в отказе от суверенитета и присоединении к Китаю. Он отказался, но его министры были вынуждены подписать документ вместо него. В конечном итоге, все сводилось к одному: у него никогда не было реальной власти, у него была только власть, которую решали дать ему другие.
Бурят ответил на его вопрос:
— В этом документе вы признаете ваши ошибки, допущенные в период вашего правления в роли Кхуту-кхту. В документе вы заявляете, что в результате своих грехов перестали быть кхубилганом и что Джебцун-дамба Кхутукхту воплотился в другом теле. Вы признаете это и свободно отдаете бразды правления в руки новой инкарнации, который будет править вместо вас с помощью народного правительства во главе с Сухэ-Батором. Новый Джебцундамба Кхутукхту и народное правительство, в свою очередь, выражают признание за помощь, оказанную Советской Россией, и хотят установить с этой страной особые отношения. Вы сами становитесь обычным гражданином, будете жить в своей летней резиденции и откажетесь от всей своей собственности и от владений в Шаби. Вас лишат только титула и власти, ничего более. Вы можете продолжать пить. У вас будет так много женщин и мальчиков, как вы захотите. Можете оставить все ваши игрушки и безделушки, но не приумножать их. После вашей смерти все это перейдет во владение государства.
«И как скоро я умру?» — подумал он. Должен быть какой-то способ привести сюда Унгерна. Пусть разбираются между собой. Какое отношение все это имеет к нему? Теперь он, разумеется, знал, кем является один ребенок. Он ожидал этого. Но кто второй?
— А если я откажусь подписать?
— Вы знаете, что у вас нет выбора. Но если вы все подпишете, то это облегчит в значительной степени вашу дальнейшую судьбу: уютный дом, щедрое денежное пособие, удовлетворение всех земных желаний. В какой-то степени я завидую вам.
— Правда? — спросил он. — Возможно, вы, в таком случае, пожелаете поменяться со мной местами. Ваше зрение на мою слепоту, вашу власть на мой комфорт, вашу человечность на мою божественность и мое пьянство.
Бурят промолчал. Хозяин и не ждал, что тот что-то скажет.
— Итак, — продолжал Кхутукхту, — что еще вы хотите, чтобы я сделал? Какие еще бумаги я должен подписать?
— Вы можете помочь нам предотвратить кровопролитие, — ответил бурят. — Ваши солдаты все еще хранят вам верность. Большинство настроено против фон Унгерна Штернберга — монголы, некоторые буряты, тибетцы, китайцы, которым вы дали амнистию. Он пытается купить их награбленным добром, но они давали вам клятву верности. Прикажите им сложить оружие или присоединиться к народной армии. У барона останется только горстка русских и несколько японцев, которых он привел в Ургу в феврале. Я подготовил декрет от вашего имени, призывающий все ваши войска ни во что не вмешиваться и ждать дальнейших инструкций от вас или одного из ваших представителей. Нужны только ваша подпись и ваша печать.
«А если кровопролитие начнется, — подумал Кхутукхту, — чье тело первым окажется на виселице?».
— У вас есть свой кхубилган, — ответил он. — Пусть он подпишет декрет. Пусть он соберет вокруг себя верующих.
— Вы знаете, что на это понадобится время. У нас нет времени. Если мы хотим спасти жизни людей, мы должны действовать без промедления.
«Чьи жизни? — спросил себя кхубилган. — Жизни монголов? Или жизни солдат армии Советов?» Он знал, что большевистские войска уже вошли на север страны.
— Это не в моих полномочиях. Но если вы позволите мне, я свяжусь со своим военным министром.
Он протянул руку и поднял телефонную трубку. Данджинсурен все поймет. Он пошлет сюда Унгерна. И тогда он сможет спокойно сидеть и слушать, как они будут драться за власть.
Телефон молчал. Это следовало учесть раньше.
— Извините, — сказал бурят. — Ваш телефон временно отключен. Сегодня вечером вам придется самому принимать решение.
Он откинулся на спинку стула, на какое-то мгновение почувствовав себя побежденным.
— Подведите ко мне мальчика, — попросил он. — Я хочу поговорить с ним. Я хочу дотронуться до него.
Возникла пауза, затем Замятин что-то произнес на плохом тибетском. Ему что-то протестующе ответила женщина, но он отклонил ее возражения. Раздалось шарканье ног. Кто-то стоял около его кресла. Он протянул руку и потрогал лицо, детское лицо.
— Подойди ближе, мальчик, — сказал он по-тибетски. — Я не чувствую тебя. Я не могу увидеть тебя, но я должен дотронуться до тебя. Не волнуйся, я не сделаю тебе больно.
Но мальчик сжался и остался на своем месте, отклонившись от его руки.
— В чем дело? — спросил он. — Ты боишься меня? В этом причина?
Он чувствовал, как заколотилось его сердце. Странно, но теперь, когда они были так близко, он с удивлением понял, что сам боится мальчика. Было какое-то святотатство в том, что они находились рядом, два тела, воплощающих одного бога. Откуда-то из глубин сознания всплыл отчетливый образ: бесконечный ряд сияющих зеркал, повторяющих отражение одного и того же человека, становящееся на расстоянии неясным и смутным. Он стал понимать самого себя лучше, чем понимал раньше: он понял, что он всего лишь зеркало, и почувствовал себя хрупким, как стекло, наклоняющееся в свете свечи. От самого слабого прикосновения он мог упасть и разлететься на крошечные серебряные кусочки.
— Да, — признался мальчик.
Голос его дрожал, но это был прекрасно поставленный голос. Он был уверен, что мальчик хорош собой и у него нежная кожа. Что, если бы они оказались в одной постели? Как отреагировали бы на это зеркала?
— Почему ты боишься меня? — спросил он.
— Я не знаю, — ответил мальчик. — Но...
— Да?
— Но Тобчен сказал мне, что вы попытаетесь убить меня. Если узнаете о моем существовании.
Он провел пальцем по косой скуле. Ему всегда доставляло удовольствие говорить по-тибетски.