Лхатен выглядел озабоченным.
— Да, сахиб, вы должны быть осторожны. Позовите меня, когда вернетесь вечером. Я не буду спать.
Кристофер почувствовал, что мальчик знал или предполагал, что случилось на самом деле.
— Спасибо, Лхатен, я запомню это.
На лице Лхатена засияла улыбка, и он исчез, растворившись где-то на кухне. Кристофер услышал визгливый голос хозяйки.
На улице сияло солнце, воздух пахнул чистотой и свежестью. Наверное, мир все же чистый, подумал Кристофер; наверное, мы носим грязь в нас самих.
Слева он услышал голос загадочной девушки, поющей свою песню. Он повернулся и увидел ее: она сидела на земле спиной к нему. Длинные черные волосы плавно спадали на плечи, закрывая спину. Она плавно качала головой в такт песне. Он видел, что, напевая, она выполняет какую-то работу.
Однажды флейта повелителя тьмы
Снова запоет в лесу.
Что-то подтолкнуло Уайлэма к ней. Ему хотелось увидеть ее лицо, ее поющий рот, движение ее пальцев. Аккуратно, чтобы не испугать ее, он прошел мимо и, остановившись в нескольких шагах, повернулся.
Она не видела, что он смотрит на нее. Все ее внимание было приковано к тому, что лежало перед ней. Она продолжала петь, словно ангел, которого ничто не может отвлечь от пения. Но лицо ее было отталкивающе уродливым, а бесформенные ноги напоминали кривые палки. Один глаз был закрыт швами, левую щеку уродовали длинные шрамы. Кожа была воспаленной и потрескавшейся — и на лице, и на руках, и на ногах. Но куда больше Кристофера испугало то, что она делала.
Он решил, что это собака, хотя и не был в этом уверен. Она с отвратительной медлительностью разделывала это нечто тупым и ржавым ножом. Прохожие отводили взгляды, обходя стороной и девушку, и ее мясо, но Кристофер застыл, как в трансе, не в силах оторвать от нее взгляд. Она мягко напевала в ходе работы, и Кристофер понял, что она поет для мертвого животного, лежащего перед ней. Ее пальцы и длинные рукава платья были покрыты кровью. Отвернувшись, он пошел вниз по узкой, забитой людьми улочке. Позади него голос безумной девушки поднимался и опускался, напевая бесконечную молитву, обращенную к животному. Он вспомнил собак, которых слышал на ночной улице, вспомнил их разрывающие мрак голоса.
Он направился к госпиталю по улицам, забитым людьми и животными. Слепой попрошайка снова сидел на своем месте на базаре, тихо бормоча молитвы. Кристофер быстро прошел мимо, игнорируя его вопли. Справа из переулка вышла на главную улицу группка поющих людей. Это были боулы, члены секты бродяг, ищущих Бога вне ритуалов и церемоний организованной религии. В руках у них были самые простые музыкальные инструменты, и они играли и пели на ходу. Когда они поравнялись с ним, Кристофер внезапно узнал песню, которую они исполняли, — это была та же самая песня, которую несколько минут назад он слышал в исполнении девушки.
Он почувствовал, что его окружает зло, ощутил себя в самом центре кошмара и побежал, а голоса поющих все раздавались в его ушах, как и тихий голос девушки, незабываемый и холодный.
Госпиталь находился по соседству с бесплатной больницей для бедняков, в одном здании. Это было маленькое заведение, всего на двадцать восемь коек, но аккуратное и в хорошем состоянии. Когда Кристофер вошел внутрь, небольшой холл, выкрашенный белой краской, был пуст. На стене висела лакированная мемориальная табличка, повешенная здесь в честь открытия госпиталя и посвященная его славе христианского Бога. Рядом стояла двухуровневая медицинская каталка с различными инструментами. В белой эмалированной раковине забрызганный кровью бинт бросал вызов окружающей его стерильности. Со стены, прямо над каталкой, улыбался нарядный как с иголочки светловолосый Иисус, окруженный толпами смеющихся детей с сияющими лицами, ни один из которых даже отдаленно не напоминал индийца.
— Кой хай,— громко позвал Кристофер, и голос его повторило эхо. До него донесся запах эфира. Где-то кто-то позвал на помощь и снова замолчал. Кто-то сухо и мучительно закашлялся, потом кашель перешел в рвоту. Металл звякнул о металл.
Откуда-то появился пеон. Он был одет в накрахмаленную белую униформу с туго повязанным пугари с эмблемой госпиталя.
— Вы звали, сахиб?
— Да, — ответил Кристофер. — Я бы хотел увидеть доктора Кормака, он ждет меня. Он сказал, что я смогу его найти в его бунгало. Вы не покажете мне, как туда пройти?
— Когда выйдете из центрального входа, сахиб, поверните налево. Вы увидите несколько гималайских кедров. Это ворота. Идите по дорожке до третьего бунгало. Я буду счастлив проводить вас, сахиб.
Разумеется, он имел в виду, что будет счастлив проследить за Кристофером.
— Нет, спасибо. Я сам найду дорогу.
Кристофер снова вышел на солнце, даже не останавливаясь, чтобы проверить, не идет ли кто-нибудь за ним. Доме подметал гравиевую дорожку перед зданием: он шел по дорожке, а длинная метла двигалась взад и вперед, взад и вперед, и возникало ощущение, что он подметает эту дорожку всю свою жизнь. Он поднял глаза, когда Кристофер выходил из здания, и тут же отвел взгляд, так как сахиб мог счесть его нечистым.
За госпиталем находилась аккуратно подстриженная лужайка, а затем он увидел кедры, чьи широкие ветви почти касались земли. На воротах была небольшая табличка; ярко-черная надпись на белой доске гласила: «Местному медперсоналу вход воспрещен». Кристофер открыл задвижку и вошел.
Он увидел шесть бунгало, уютно прилепившихся друг к другу под сенью еще одного ряда кипарисов. Дорожка к бунгало Кормака была с обеих сторон уставлена горшками с хризантемами, в основном красными и розовыми. Было видно, что их недавно поливали, должно быть, садовник был где-то неподалеку — Кристофер сомневался, что Кормак заставляет ухаживать за цветами своих помощников.
Он трижды постучал в дверь. Ответа не было. Наверное, вчера Кормак выпил слишком много виски. Кристофер постучал еще раз, громче, чем раньше. Никто не вышел. Это было странно. У него сложилось впечатление, что Кормак вряд ли ведет собственное хозяйство, а значит, у него должен был быть слуга или даже двое слуг.