Я совсем земной, я танцоров король,
Я мир, который учится петь.
В наступившей вслед за этим тишине она в первый раз осознала, какой одинокой была все эти годы, проведенные в Дорже-Ла. Даже госпожа Тара не могла заменить живых людей из плоти и крови. Она попыталась вспомнить лицо матери, склоняющееся над ней, когда она была крошечным ребенком, но видела только тени.
— Мне жаль его, — признался Кристофер. — Наверное, в нем жила великая печаль.
Она смотрела куда-то вниз, не на него, ни на что конкретное.
— Да, — прошептала она. — Но, возможно, он был не более печален, чем другие Далай Ламы, другие инкарнации. Мы все живем такими жизнями. Мы все изуродованы в одинаковой степени. Наши тела бледны, Кристофер. Наша плоть — как лед. Наши жизни — бесконечные ритуалы.
Она быстро подняла на него глаза, словно боясь, что он мог исчезнуть.
— За всю свою жизнь, — произнесла она, — я никогда не нюхала цветов. Только благовония. Только масляные лампы. Цветов здесь нет.
В этом мире вообще нет цветов, подумал Кристофер, только снег. Только лед. Только мороз.
Чиндамани встала и подошла к окну. Как и другие окна на верхнем этаже, оно было стеклянным. Она выглянула в простиравшуюся за окном темноту, глядя сквозь собственное отражение, сквозь отражение лампы, глядя из мира теней в мир теней. Рассвет еще не наступил, но на небе уже появились первые его признаки. Она смотрела в темноту, на неподвижный край ночи.
— Мы пришли из темноты, — заметила она, — и мы уйдем обратно в темноту.
Чужеземец смущал ее. Он переворачивал все с ног на голову. Всю свою сознательную жизнь она провела в Дорже-Ла. Двадцать лет она наблюдала, как в одном и том же месте восходит солнце, молилась одним и тем же богам, бродила по одним и тем же коридорам.
Она молча вернулась на свое место.
— Ка-рис То-фе, — тихо спросила она, — ты очень любишь своего сына?
— Конечно.
— А если ты найдешь здесь свою судьбу? — продолжала она. — Здесь, в этих горах. Может быть, в Дорже-Ла. Ты отвернешься от нее, чтобы вернуться домой вместе с сыном?
— Ты предлагаешь мне судьбу? — в свою очередь спросил он. — Ты это имеешь в виду?
— Я не знаю, — просто ответила она, и он видел, что глаза ее все еще полны озабоченности.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Она замолчала и уставилась в маленькую чашку, которую держала в руках. Если чашка сломается, она не сможет родиться снова. Она уйдет навсегда. Не все постоянно. Все преходяще.
— Забери нас из Дорже-Ла, — ответила она. — Самдапа и меня. Уведи нас на север. Далеко на севере есть монастырь, где Самдап будет в безопасности. Твой сын тоже будет в безопасности, — пока не придет время забрать его домой. Ты поможешь нам?
Он задумался. В этом случае им с Уильямом предстоит куда более долгое путешествие. И такое отклонение от первоначального плана может быть опасным. Разум говорил ему, что он должен дать отрицательный ответ. Но он уже знал, что не сможет сказать «нет».
— Как мы найдем дорогу? — спросил он.
— У меня есть карта. Сонам нашла ее для меня в библиотеке настоятеля.
Он посмотрел ей в лицо, прямо в глаза. И не мог отвести взгляда.
— Очень хорошо, — ответил он. — Я пойду с тобой. Мы найдем это убежище.
Она улыбнулась и встала.
— Спасибо, — прошептала она. Она чувствовала себя так, словно с плеч ее свалилась непомерная тяжесть. Однако почему-то она все еще чувствовала себя испуганной.
Снаружи заревела труба.
— Мне пора идти, — сказала она. — Я еще приду к тебе сегодня. Сейчас тебе надо поспать. У нас не так много времени. Я думаю, Замятин планирует очень скоро уйти отсюда.
Он шагнул к ней.
— Береги себя, — сказал он.
Она улыбнулась.
— Спокойного сна.
Он наклонился и прикоснулся губами к ее лбу. Она поежилась и отвернулась.
— До свиданья, Ка-рис То-фе, — попрощалась она, повернулась и направилась к потайной двери, через которую проникла сюда.
Кристофер подошел к окну. Он напряг зрение и различил вдали очертания сбрасывающих ночь гор.
Глава 31
Ему снился Карфакс, и во сне у ворот его встречал Уильям. Он увидел его издалека, увидел, как сын машет ему рукой и маленькая белая рука вычерчивает в небе какие-то узоры. Как долго меня не было, подумал он, и как холодно было в Тибете. Как, должно быть, вырос Уильям, и как, должно быть, тепло у камина в библиотеке. С каждым его шагом мальчик становился все больше, и когда Кристофер оказался прямо перед ним, он увидел, что это уже вовсе не мальчик, а мужчина. Волосы Уильяма поседели на висках, как и его собственные волосы, лицо избороздили глубокие морщины, появившиеся то ли от горя, то ли с возрастом. Непонятно откуда до Кристофера донесся детский голос.
— Малыш Уильям, ты старик, — сказал ему отец, — и волосы твои белее снега. Однако вот опять ты уже идешь в кровать. Неужто в таком возрасте все время хочешь спать?
— Долго тебя не было, отец, — произнес Уильям. — Мы думали, что ты умер. Что ты пропал, как дедушка.
— Я был мертв, — отвечал Кристофер. — Но теперь я снова жив.
— Да? — спросил Уильям, слегка улыбаясь.
Он прождал Чиндамани целый день, но она так и не появилась. Никто не появлялся, кроме молодого монаха, который дважды приносил ему еду и оба раза удалялся, не произнеся ни слова. Уже днем ему показалось, что он слышит гневные голоса, но вскоре они стихли, и он остался в полной тишине. На закате труба так и не заиграла. Когда появился мальчик, забиравший грязную посуду, он выглядел испуганным, но не хотел отвечать на вопросы Кристофера и поспешно ушел.
Он рано лег спать, на душе его было нелегко. Он долгое время не мог заснуть. Он пытался услышать в ночи какие-нибудь звуки, но слышал лишь неизменные завывания ветра. Он лежал в темноте и мечтал, чтобы поскорее пришел сон. Или Чиндамани, которая бы развеяла сон. Однако сон пришел первым, и именно в тот момент, когда он совсем не ждал его.
Внезапно он ощутил, что кто-то нагнулся над ним. Это была Чиндамани, ее рука крепко зажимала ему рот. Она приложила губы к его уху и яростно зашептала:
— Ради всего святого, Ка-рис То-фе, не произноси ни звука. Вставай как можно тише и следуй за мной. Пожалуйста, не задавай вопросов, у нас нет времени.