Сегодня она просила милостыню шесть с половиной часов и была так подавлена погодой и самой зимой, что не нашла в себе сил сдвинуться со своего насеста и снести будничное унижение – воспользоваться общественным туалетом в универмаге. И потому она покинула свой табурет на час раньше обычного.
– А нужно нам вот что, – сказала она наконец. – Не спешить и продвигаться шаг за шагом. – Это была ее обычная вводная фраза. – Ты обедала?
Девушка затрясла головой, потершись о бедро монахини.
– Каким-нибудь родственникам можно позвонить?
Девушка снова покачала головой.
– Никого нет, – прошептала она. – Только мы с Джимом.
У сестры Сен-Савуар возникло искушение чуть приподнять плечо девушки, чтобы уменьшить давление на ноющий мочевой пузырь, но она сдержалась. Она сможет потерпеть еще немного.
– Тебе нужно где-то переночевать, – сказала она. – Во всяком случае, сегодня.
Девушка отстранилась, подняв лицо к тусклому свету.
Она оказалась не настолько юной и не настолько хорошенькой, как воображала сестра Сен-Савуар. Заурядное круглое лицо, сейчас опухшее от слез, залепили мокрые пряди прекрасных волос.
– Где мне его похоронить? – спросила она.
В ее глазах монахиня прочла решимость продвигаться шаг за шагом – и это был не результат ее увещеваний, а скорее, из какого теста была сама девушка.
– У нас есть участок на Голгофе в Куинсе, – продолжала она. – Мы взяли его, когда поженились. Но теперь церковь ни за что не позволит.
– У тебя есть документы на участок? – спросила монахиня.
Девушка кивнула.
– Где?
– Наверху. В буфете.
Сестра мягко коснулась щеки девушки. Не столь юное или хорошенькое лицо, как она вообразила поначалу, но уже знакомое: дуги густых бровей, чуть выпяченная верхняя губа, россыпь родинок на щеке. Отчаяние легло на сей день тяжким грузом. Против отчаяния сам Бог бессилен – в это сестра Сен-Савуар твердо верила. Она верила, что Бог опустил голову на руки, пока молодой человек квартирой выше выскользнул из своей серой жизни (из воротничка и из ярма) не из-за отсутствия любви, а из-за абсолютной неспособности продолжать, в очередной раз выбираться из глубин холодного февраля и хмурого, клонящегося к вечеру дня. Бог плакал, она верила в это, когда вставала со своего табурета в вестибюле «Вулворта» на час раньше обычного, когда поворачивала на улицу с пожарной машиной, рассеивающейся толпой, светом фонарей, застрявшим в мелких лужах, даже когда поднималась по каменной лестнице, – ноги отекли, хотелось в туалет, но она все равно шла, хотя никто за ней не посылал. Тень от обмякшего пожарного шланга вдоль балюстрады, тень, похожая на сброшенную кожу огромной змеи, могла бы подсказать ей, что худшее уже случилось.
Однажды, когда она была послушницей, ее послали в запущенную квартиру, полную несчастных детей, где напоминавшая скелет женщина, состарившаяся, бледная как смерть, едва сохранившая человеческий облик от боли, терзалась в последних муках болезни.
– Тут ничем не поможешь, – предостерегла ее сестра Мириам перед тем, как открыть дверь. А потом, когда они переступили порог, когда на них обрушились чудовищная животная вонь разложения, хриплые стоны женщины, удручающее молчание голодных детей, она добавила: – Сделай, что сможешь.
– Твой муж уснул, – шепнула теперь сестра Сен-Савуар. – Пламя угасло. Это был сырой и несчастливый день. – Она выдержала паузу, желая удостовериться, что девушка услышала. – Его место на Голгофе. Вы же оплатили участок, так?
Девушка медленно кивнула.
– Ну, так туда он и отправится.
За тридцать семь лет, что прожила в этом городе, сестра обзавелась множеством знакомых, умевших обходить самые разные правила и постановления (церковные, муниципальные и те, которые сестра Мириам называла правилами хорошего тона), которые усложняли жизнь женщинам, женщинам из бедных слоев вообще и католичкам в частности. «Мой собственный „Таммани-холл“»[3] – так называла свой кружок сестра Мириам.
Она могла бы похоронить мужа этой женщины на Голгофе. Если все сделать достаточно быстро, должно получиться.
– Как долго вы с Джимом были женаты? – спросила монахиня. Она знала, что в самом произнесении имени вслух уже есть толика воскресения.
– Два года, – произнесла, глядя в потолок, девушка, потом провела кончиками пальцев по животу. – Летом ребенок родится.
3
Политическое общество демократической партии США в Нью-Йорке, действовавшее с 1790-х по 1960-е годы. В первой половине XIX в. стало главной политической силой Нью-Йорка, к 1870-м превратилось в орудие верхушки демократической партии и отличалось неразборчивостью в средствах и коррупцией лидеров.