После этого в церковь, минуя занятых колоколом немецких солдат, вошел высокий человек, с которого спадали языки пламени. Он посмотрел на лежащего монаха, затем поднял голову и уставился прямо на меня. Я инстинктивно вздрогнул от его взгляда, полного ненависти. Потом он ушел, а вместо него появилась таинственная женщина из темного закоулка. Я крикнул ей, чтобы она убиралась из церкви, пока немцы не заметили ее, но, похоже, она не услышала меня из-за резкой, оглушительной музыки Мефистофеля. К моему ужасу, она подошла к солдатам и попросила их помочь ей найти дорогу домой. Я весь сжался в ожидании грома выстрела и глухого звука падения ее тела рядом с мертвым монахом, но этого не произошло. Немцы отнеслись к женщине доброжелательно и сказали, что помогут ей. Я кричал, чтобы она им не верила, но сам не мог сдвинуться с места и вынужден был безропотно созерцать, как солдаты превратились в дьяволов и увели ее в охваченный огнем город.
Проснувшись этим утром, я почувствовал себя еще более неуверенным и обеспокоенным, чем накануне. Умывшись и одевшись, я взял одну из книг о Будапеште и прочел описание базилики Святого Стефана. Я узнал, что этот храм в 1944 году был действительно разграблен немцами, и в памяти сразу же возникли кошмарные видения минувшей ночи. Я решил поехать и осмотреть базилику, попытавшись тем самым избавиться от предчувствия чего-то ужасного, не покидающего меня с того самого времени, когда я проткнул кухонным ножом книгу, переплетенную в красную кожу.
Было ясно, солнечно и тепло, и белоснежный собор являл собой великолепное зрелище. Его архитектура необычна: по сторонам главного фасада возвышаются две башни, а главный купол в стиле неоренессанса, высотой триста футов, виден из любой точки Будапешта.
Когда я поднялся по белым ступеням, полукругом примыкающим к главному входу, и оказался в храме, меня поразило богатство его внутреннего убранства. Помещение имеет в плане форму греческого креста,[3] его стены, пол и потолок, облицованные голубым мрамором, отделаны бронзой и золотом, украшены мозаикой, картинами и фресками. В золоченых подсвечниках, прикрепленных к квадратным колоннам из красного мрамора, стоят высокие белые свечи. В верхней части отделанных золотом арок и над кафедрами из розового мрамора, предназначенными для проповедников, расположились белые ангелы, а над ними — пухлые и такие же белые херувимы, и взоры их устремлены вниз, на прихожан. Заключительный аккорд великолепия — многочисленные окна с витражами. Проходящий через них свет покрывает все внутри храма узорами самой причудливой формы и расцветки.
Все это было настолько прекрасно, что при мысли об осквернении фашистами этого места одним лишь своим присутствием у меня заныло сердце. А ведь они с жадностью разворовывали его сокровища, чтобы набить свои бездонные карманы. И для чего? Чем был для них тот колокол, если не кучей рейхсмарок, которые можно потратить на девок и шнапс.
В верхней части колокольни имеется смотровая площадка, и некоторое время я наслаждался открывающимся оттуда видом на здание венгерского парламента, на старинную королевскую резиденцию и на Дунай, несущий свои воды через все это великолепие. Как бы вознесясь над городом, я стоял, прислонившись к стене башни, легкий ветерок шевелил мои волосы, и меня охватило ощущение покоя и умиротворения, какого я ни разу не испытывал с тех пор, как потерял память. Какое значение имело то, что я не мог вспомнить, кто я такой? Бог знает…
Колокол, висящий теперь на колокольне, купили немецкие католики взамен того, который похитили фашисты. Меня восхищает, что они восстановили справедливость, к нарушению которой сами были совершенно непричастны.
От смотровой площадки вниз ведут две лестницы: одна — до самой земли, а другая, короткая — к лифту. Когда я начал спускаться по длинной лестнице, мне вдруг показалось, что на соседней лестнице, ведущей к лифту, мелькнула та самая загадочная женщина. Но когда я внимательно посмотрел, то увидел там лишь двоих спускающихся к лифту пожилых мужчин. Это мое воображение подшучивает надо мной. Меня расстраивает эта фотография. Я думаю, что лучше всего — это спрятать ее в тайник под кухонным шкафом. Я не помню эту женщину. Я ничего не могу сделать. Если ей нужна помощь, она должна прийти сама и попросить меня об этом.