Водитель, скорее всего, ожидал, что ему придется везти меня в аэропорт, и мне не хотелось привлекать к себе внимания, предлагая иной маршрут. Поэтому я объяснил водителю, что собрался на отдых с друзьями и должен встретиться с ними около их дома, откуда мы вместе поедем в аэропорт на машине одного из друзей, и назвал адрес на улице, находящейся неподалеку от острова Маргариты. Расплатившись и выйдя из такси, я подождал, пока оно скроется из виду, и направился в сторону моста Маргариты.
Дойдя до него, я остановился, залюбовавшись скульптурами ангелов, украшавшими колонны, которые свет луны окрасил в серебристые тона. Они были старинными, эти ангелы, творения великого художника XIX века Адольфо Табара. Мне захотелось оказаться рядом с ними, чтобы можно было потрогать, погладить пальцами одно из могучих крыльев. И внезапно я с болезненной ясностью осознал, сколь огромным было это желание — приблизиться к ангелам, к Небесам, к Богу.
Я медленно побрел по безмолвному, залитому лунным светом острову, чувствуя себя одиноким и несчастным, тоскуя по своим близким, хотя и не помнил их. Думал я и о самой Маргарите, обреченной пребывать здесь всю ее недолгую безрадостную жизнь. Потом подумал о Владиславе Шпильмане, прятавшемся на своем чердаке на окраине Варшавы, безнадежно одиноком и в то же время понимающем, что, если какие-нибудь люди нападут на его след, его жизнь будет целиком зависеть от того, сумеет ли он от них скрыться. В своих воспоминаниях он сравнивал себя с Робинзоном Крузо, указывая при этом, что героя Дефо, по крайней мере, не оставляла надежда на то, что он сможет когда-нибудь встретиться с человеком. Эта надежда давала ему силы проживать день за днем. Тогда как Шпильман, скрывающийся на своем чердаке, понимал, что должен таиться от любого прохожего, если хочет остаться в живых. У него не было даже микроскопической капельки надежды в океане полнейшего одиночества, в который он оказался погруженным.
Была полная тишина, доносился только плеск волн Дуная. Неторопливо шагая в полутьме, я ощущал витавший в воздухе бодрящий аромат зелени. Я дошел уже до середины острова, как вдруг увидел в небе языки пламени. Они вздымались высоко над вершинами деревьев, а над ними простиралось огромное облако дыма, обволакивая все вокруг. Мне было непонятно, как я мог так долго не замечать всего этого, ведь огонь, казалось, освещал весь остров, а запах гари отчетливо чувствовался даже отсюда.
Я бросился бежать, продираясь между деревьями, а пустые, холодные глаза каменных изваяний точно подсказали мне, где я нахожусь и в каком здании бушует пожар. К тому моменту, когда я выбрался на свободное пространство, церковь Святого Михаила была охвачена гудящим пламенем, сквозь щели в остроконечной крыше валил густой дым. Жар пламени создавал мощные воздушные вихри, они раскачивали колокол, и тот, словно в агонии, издавал заунывные звуки.
Остановившись перед церковью, я с ужасом смотрел на древнее здание, в то время как огненные языки с ревом змеились на фоне еще темного неба. Благодаря тем звукам, что издавал старинный колокол, должно было пройти совсем немного времени, прежде чем здесь соберутся люди, ведь, в конце концов, расположенная на острове гостиница находилась всего в нескольких минутах ходьбы отсюда.
А в следующий момент я понял, что мне лучше уйти. И как можно скорее. Я не хотел, чтобы меня обнаружили одного возле пылающей церкви. Меня мгновенно арестовали бы за поджог. И только я подумал: хорошо, что все это случилось ночью, когда в церкви не было людей, как деревянные двери главного входа распахнулись, подняв вихрь искр, и два человека, шатаясь, вышли оттуда и рухнули на покрытую пылью землю. У меня отвисла челюсть от ужаса, когда я понял, что один из этих несчастных охвачен пламенем! Я лихорадочно оглянулся по сторонам в поисках чего-нибудь такого, чем можно было бы погасить на нем это пламя. Не увидев ничего подходящего, я сорвал с себя пальто и бросился к тем двоим мужчинам. Но затем остановился и замер на месте от удивления.
Один из двоих все еще стоял на коленях, пригнувшись к земле, зато другой, охваченный пламенем, уже поднялся на ноги. Он спокойно и молча стоял, глядя на того, кто оставался на земле. Не было ни воплей, ни признаков агонии — он не корчился от боли, не катался по земле, что было бы естественно для человека, чью кожу опалял огонь.