И она начала плакать. Мне было больно видеть ее в таком отчаянии, но что я мог поделать?
— Мне совсем не хочется уезжать, — сказал я. — Мне очень жаль, Кейси. Я не хочу уезжать. Я люблю тебя. И буду любить всегда. Но я не могу оставаться рядом с тобой.
— Но почему же? — спросила она, всхлипывая.
— Не могу тебе объяснить, — ответил я с чувством полнейшей беспомощности. — Послушай, Кейси, ты мне доверяешь? Я имею в виду, ты доверяешь мне вообще?
Она молча кивнула, по ее щекам текли слезы.
— Тогда ты должна верить, когда я говорю, что тебе в жизни будет лучше без меня, чем со мной.
— Это абсурд! — пыталась она кричать на меня сквозь слезы. — Что может быть хуже, чем остаться в одиночестве? Как, по-вашему, я одна справлюсь со всем этим, Габриель?
— Боюсь, Кейси, тебе придется найти способ.
А потом она захлопнула дверь у меня перед носом, я тяжело вздохнул, повернулся и побрел к себе укладывать вещи к предстоящему полету. Мой самолет улетает в Вашингтон сегодня вечером. Распоряжения относительно моего имущества будут сделаны позже. Я не знаю, как долго пробуду в Штатах. Я просто купил билет на первый же рейс из всех возможных, обменял некоторое количество денег на доллары США и уложил в сумку необходимые вещи. Самое важное для меня сейчас — покинуть Венгрию, ключевую точку роста напряжения в этой религиозной войне. Я знаю, Господь не допустит, чтобы с Кейси что-то случилось. Мефистофель сам говорил, что ни ангелы, ни демоны не могут напрямую воздействовать ни на нее, ни на ее ребенка, и тут я ему верю. Ведь если бы для этого не был нужен посредник из числа людей, тогда зачем бы ему понадобилось так долго изображать из себя моего друга, пытаться заслужить мое доверие, добиваться моей преданности?
Я опасаюсь, что если останусь здесь, то меня, как единственного находящегося поблизости человека, кому доступна Смежность, могут вынудить действовать в пользу демонов. Меня беспокоит, что Стефоми… что Мефистофель сумеет обманным путем заставить меня совершить какой-нибудь поступок, который может навредить Кейси. А я никогда не причиню ей вреда. Я нанес вред большому числу людей, но никогда не стану причиной страданий Кейси. Для этого я слишком люблю ее. Поэтому я и удаляюсь. При отсутствии человека-исполнителя сегодня вечером ребенок Кейси просто появится на свет, потом вырастет и станет тем, кем ему предначертано быть. А в том, что мое вмешательство не принесло бы ничего хорошего, я абсолютно уверен.
Я еду в аэропорт через два часа. А пока мне нужно записать все, что произошло после того, как Михаил разоблачил Мефистофеля. Написать о том, кто я такой. Мне нужно приземлиться. Я не хочу чувствовать себя так, будто пытаюсь улизнуть. Запись должна быть сделана. Это необходимо, чрезвычайно важно. И я из-за этого не сойду с ума. Люди, подобные мне, не заслуживают такой роскоши, как безумие, хотя, бог мой, как бы я хотел стать сумасшедшим.
Все дело было в том послании. В тех огненных шести буквах и двух цифрах: CIRCLE IX. В течение пяти дней я продолжал не обращать на них внимания, несмотря на то что частота и перечень мест их появления возрастали. Они возникали в зеркалах, на столах, вспыхивали на корешках книг и на каемках штор. На шестой день — это было вчера — послание заполнило все возможные места в квартире: мебель, стены, пол, потолок, так что надпись сверкала всюду. А потом одна из них буквально взорвалась и вспыхнула пламенем. Это было послание, расположившееся на окне в гостиной. Огненные буквы и цифры разлетелись во все стороны в виде оплавленных осколков, вдребезги разнесли оконное стекло и рассыпали по всей комнате множество искр, от которых начали тлеть ковры и мебель. Я бросился к огнетушителю, схватил его и сумел предотвратить пожар. Когда последний краснеющий уголек был погашен, я в отчаянии бросил огнетушитель в угол, схватился руками за голову и взъерошил пальцами волосы.
— Что же это такое? — с горечью воскликнул я. — Девятый круг! Вы, долбаные идиоты, я не знаю, что это значит! Если вы не поняли этого до сих пор, тогда вы — самые бесполезные на свете долбаные ангелы… — Я внезапно прервал сам себя, в ужасе зажав рот руками. Господи, что я делаю! О чем я думаю, так понося ангелов? Какое подлое, отвратительное, непростительное поведение! — Я… я виноват… я не прав. Господи, прости меня, — запинаясь, пробормотал я с низко опущенной головой, почти всерьез опасаясь, что меня прямо на этом самом месте может поразить молния.