– Ну что, момент наступает, – сообщил он. – Ты готова?
Она качнула головой, снова ослепленная выступившими слезами.
– Брыкаться бесполезно, это ничего не изменит. Близится твой последний миг. Мой тебе совет: постарайся встретить его достойно. Не знаю, поможет ли, но тебя я выбрал не из-за какого-нибудь там изъяна. Женщина ты была вполне себе ничего, милая, и я уверен, тот самый Роб или еще кто-нибудь наверняка бы нашел в тебе свое счастье. Тебе просто не повезло, только и всего. Ты была лишь одной из многих, за кем я наблюдал. Если б на крючок попалась какая-нибудь другая Шедд, мы б с тобой не сблизились.
«Простите» было единственным словом, которое сейчас беззвучно шепнула она. За все то, что не сумела или не решилась сделать из никчемной боязни или по лености. Она просила людей, с которыми обращалась дурно, просила за отношения, порушенные ее гордыней. За свою черствость к родителям, которых изводила по пустякам. Но более всего за годы, прожитые попусту в ожидании кого-то, кто натолкнет, направит, довершит ее развитие, в то время как трудиться над всем этим надо было самой.
Слезы теперь текли безудержно, и темные глаза нелюдя прищурились.
– Не плакал я, окаменев душою[3], – строптивым шепотом заметил он.
Его голос вырвал ее из ошеломительного раскаяния и обуял безудержным ужасом. Зажмурившись, она завопила отчаянным последним воплем, и голос этот заскользил по реке, слившись с плавным током струй.
– Ничего, завтра о тебе напишут, – утешил он. – Еще и прославишься.
Открыв глаза, она увидела, что тем самым когтем он указывает на вывеску небоскреба «Chicago Sun – Times», реющую зеленоватым неоновым облаком.
После этого он пустил в ход свой нож.
Закромсал.
Джек Дэниэлс
31 марта, 09:15
– Нервишки?
Я поглядела на Фина, сидящего со мной в приемной неотложки, а затем снова на свои кроссовки. Действительно: нога притопывала так, что того гляди, липучка расстегнется. Ненавижу липучки. Это, можно сказать, объявление: «Гляди, честной народ! Мне плевать, как я выгляжу!»
А что, и вправду. Бальным туфелькам от Сен-Лорана (четыреста долларов пара) я теперь предпочитала растоптанные кеды, так как мои слоновьи стопы не влезали больше ни во что, хоть отдаленно сексапильное. На талии едва не лопалась майка-большемерка, а шорты были настолько в облипку, что и две расстегнутые сверху пуговицы не спасали. Не тело, а гнусная карикатура – и все это стараниями чужого, что сейчас вызревал внутри меня. Но и испортить мою внешность ему, как видно, было мало: сейчас он вознамерился погубить меня окончательно. Короче, прикончить.
– Фи. При чем здесь нервишки? – ответила я, но вышло как-то резко, я так не хотела. Кондиционер работал ни шатко ни валко, а от лимонного запаха свербило в носу и ломило голову.
– Мне что так, что эдак: все равно смотрюсь как Шалтай-Болтай.
– Джек, перестань. Ты выглядишь просто красавицей.
Фин, потянувшись, взял одну из моих потных ладоней.
– Терпеть не могу, когда ты так говоришь.
– Тем не менее это правда. Ты буквально цветешь.
Его васильковые глаза были так чисты и безмятежны, что вот так бы взяла и мазнула ему по губам. А потому я отвернулась, предпочитая смотреть на других бедолаг, что торчали здесь в приемной.
Приемная неотложки: хуже места не бывает. Разномастное собрание персонажей, сведенных воедино скверными новостями и обстоятельствами. Хотя не сказать, что в кабинете моего акушера-гинеколога намного лучше. У нее приемная обычно заполнена кумушками вдвое моложе меня, которые неуемно щебечут. И их вопрос ко мне неизменно один и тот же: «А сколько вам лет?»
Достаточно, чтобы понять: надо было думать, прежде чем залетать в таком преклонном возрасте.
С минуту пальцы Фина поглаживали мне руку, а затем вкрадчиво оплели запястье. Я выдернула ладонь:
– Перестань.
– Да я просто проверяю, – сознался он пристыженно.
– Никаких больше проверок. Есть кому проверять. Иначе зачем мы здесь?
Утром, когда мерили давление, оно оказалось 160 на 100 – опасно высокое. И вот теперь мы маемся в неотложке, проверяем мне мочу на белок – не усилился ли токсикоз. Если да, то Фин с доктором могут настоять на госпитализации – они такие. Хотя до срока мне вроде еще три недели. Еще больше, чем желание отрешиться от бремени, надо мной довлеет страх сделать это раньше положенного. Получается, в свои сорок восемь я все еще слишком молода для материнства. Если до конца моей бездетности остается три недели, то уж лучше я их отбуду, даже если меня хватает лишь на то, чтобы хрустеть чипсами и задрав ноги глядеть сериалы.