Возвращаться назад, правда, почему-то не хотелось — голос разума не убеждал. Альтернативной суши тоже не предвидится — море пустынно. Но ничего: я же помню, в какой стороне был тот берег, замеченный со скалы. Солнце есть — сориентируюсь.
Бревно было слишком крупным, и, несмотря на все мои усилия, оставалось непонятным: сдвигается ли оно в нужном направлении или так и дрейфует по воле течения? Не имея ориентиров, не понять. Монотонные усилия без видимого результата серьезно напрягали, к тому же я чертовски голоден, перенес несколько стрессов и одну собственную смерть, устал как собака, ночь не спал и начал синеть от холода: морская вода все же не парное молоко.
Мне себя было жалко.
А вот жалеть себя не надо — это может навредить больше, чем перелом ноги. Нельзя расслабляться. Если мозг начинает капризничать, надо его загрузить, чтобы не оставалось времени на чепуху.
Для затравки я начал вспоминать параметры резонатора. При всей его гениальной простоте там было что вспомнить: количество витков в каждой катушке, сечение проводов, толщина изоляции, химический состав материалов сердечников, способы запаивания вакуумных диодов и прочее-прочее. Сотни цифр, три страницы текста с инструкциями по сборке, настройке и эксплуатации — я загрузил мозг на целый час.
Затем дошла очередь до генератора и контрольно-измерительных приборов — еще час.
Ногу от холода и монотонных движений свело судорогой. Едва с ней совладав, я услышал хлопанье крыльев, и на дальний конец бревна уселась птица — крупный зеленый попугай с огромным клювом. Осмотрев меня неуважительным взглядом микробиолога, изучающего кишечного паразита при помощи микроскопа, он, потеряв к пришельцу из другого мира всякий интерес, начал чистить перышки.
— Эй! Зеленый! Попугаи над морем не летают! Ты откуда здесь взялся? С пиратского корабля? Или возомнил себя чайкой?
Птица, прекратив чистить перышки, уставилась на меня заинтересованно — человеческий голос ее явно заинтриговал.
Развивая успех, я рассказал пошлый анекдот про жену, любовника и попугая. Зеленый приблизился на пару шажков, склонил голову набок — заслушался.
Впервые в новом мире у меня появился полноценный собеседник — патологически жадную ручную жабу в расчет не беру.
Когда анекдоты про попугаев закончились, мы стали почти друзьями. Зеленый расположился в шаге от меня, на пеньке, оставшемся от толстой ветки, и, чистя перья, не забывал проявлять интерес к моему монологу. Я был ему за это благодарен — с того момента, как он появился, мне больше не приходилось загружать мозг скучными цифрами и описаниями. Я морально отдыхал, продолжая толкать наше плавстредство в сторону суши.
— Эй! Зеленый!. Анекдоты про пернатых закончились — больше не могу вспомнить. Может, на стихи перейдем? Как ты относишься к Гумилеву? Хорошо относишься? Молчание — знак согласия! Итак, Николай Гумилев, стихотворение «Попугай». То есть про тебя. В этом мире исполняется впервые — эксклюзивная декламация.
Осторожно перебросив ногу через бревно, я блаженно замер: отдохну минут пять, и заодно познакомлю зеленого с шедеврами земной поэзии:
Восхищенный птиц, разинув клюв, взволнованно ловил каждое слово — явно за душу задело.
Попугай, покинув позицию, подобрался ко мне, присел, вытянул шею, будто пытаясь изобразить хищного ящера мезозоя.
На этой строке меня невежливо перебили:
— В этом кабаке подают свежее пиво? — пропитым голосом матерого алкоголика поинтересовался попугай.
— Что?!!
Поступок пернатого оказался столь неожиданным, что я, дернувшись, опрокинулся набок, из-за чего бревно совершило полоборота вокруг своей оси. Зеленого при этом едва не смыло за борт — чудом успев взлететь, он с противно-укоризненными криками начал описывать круги над моей головой.