Дверь с грохотом захлопнулась, и принц почти бегом направился к выходу, стремясь поскорее оказаться на свежем воздухе, чтобы избавиться от запаха плесени, который, казалось, преследовал старейшин.
Данила уже ждал его, сидя на высоком заборе.
«Опять охотился», – подумал Костя, увидев раскрасневшегося брата.
Белые, словно первый снег, волосы сливались с бледной кожей, на которой алыми пятнами выделялись щёки, и только небесно-голубые глаза, обрамлённые длинными чёрными ресницами, могли соперничать с ними в яркости.
Его внешность внушала поселенцам страх. Им было известно, что появление таких детей говорило о вырождении, а Данила был только первой весточкой, проклятием для них.
Он стоял ближе всех к древним, даже ближе, чем Костя. И потому в его характере часто прослеживались черты, присущие им: кровожадность, злоба и ненависть. «Проклятый, мутант», – так между собой называли его жители.
Увидев принца, парень радостно осклабился и бесшумно приземлился рядом, подняв ворох снежинок:
– Ну как?
– А ты как думаешь? – Константин уже успел взять себя в руки.
– Ты отказал? – брата явно забавляло это противостояние.
– Нет.
– Они не имеют права! – голубые глаза удивлённо расширились, и прекрасное лицо исказила гримаса ярости. – Они же пытаются тебя…
– Да знаю я, – слушать о том, что и так было понятно каждому жителю деревни, Косте не хотелось. Что касается обряда, здесь власть действительно принадлежала старейшинам, и они имели право требовать его участия в нём. – Но, к сожалению, выбора у меня нет.
С тех пор прошло три дня, и вот сейчас Костя в ожидании стоял у окна, предаваясь думам.
Ему была страшна неопределённость, ведь в его жизни был рассчитан каждый шаг, каждый вздох, а совет одним лишь словом сумел пошатнуть то, на что ушли годы, к чему приложил немалые усилия.
Принц боялся обряда. Его пугало то, что, даже зная об уготовленной ловушке, он не мог определить, где она.
Ведьма или сам обряд? Ведь сила древней церемонии заключалась в тех словах, что произносит жрица. Сделай в них малейшее изменение, убери хоть одно слово из заговора, и это будет совсем другой ритуал. А тогда последствия непредсказуемы, правда, если сама оговорка не прозвучит умышленно.
Неужели они хотят сломать его волю и подчинить себе, раз по-другому не выходит?
Не лучше ли сейчас направиться в их дома и перебить этих стариков заодно с ведьмой? Но что потом?
Как он объяснит жителям это необходимое кровопролитие? Без доказательств нет и подозрений, а догадки никто не примет в расчёт.
Да даже если он и найдёт улики, подтверждающие их вину, поселенцы всё равно будут против казни старейшин.
«Тупое стадо!» – прорычал в бессильной злобе юноша, чувствуя, как время подходит и внутри нарастает тревога.
Его взгляд скользнул по комнате, задержавшись на догорающей свече. Рыжий хвост трепыхался при каждом дуновении ветра, который яростно врывался в комнату через распахнутое настежь окно.
Костя любовался красотой её последних мгновений, замечая, как от каждого порыва огонь становится всё слабее.
Вдруг комната в последний раз ярко осветилась, будто солнечные блики заиграли на стекле, а затем погрузилась во мрак.
– Вот и всё.
Данила Орлов
Темнота никогда не была для него препятствием. Она лишь отбирала то, что прививали с детства, выпуская на свободу настоящую суть. Ту, что утробно рычала за запертой дверью, яростно царапая стенки убеждений и желая послать всё к чертям.
Она появлялась вместе с мерцающим светом луны, недоверчиво щуря алые глаза и навострив треугольные уши. Тесная каморка не могла сдержать буйный нрав и лишь раззадоривала голод, возбуждая насыщенным плетением запахов.
Сущность задрала морду и втянула воздух, распутывая клубок ароматов, выбирая долго, придирчиво, пробуя каждый оттенок на вкус, чтобы отыскать того, чья жертва будет достойна ночного светила, чей запах заставит пуститься по следу.
И вот, наконец, уткнувшись мордой в сугроб, она побежала вниз по склону, покрытому зарослями кустарника, желая углубиться в мрачный лес, где деревья кронами переплетались друг с другом, тёмной стеной вставая против света.
С каждым шагом прошлое становилось всё туманнее. Душа уже не помнила Данилу, в памяти остался лишь резкий звук задвигаемого засова, да лязг цепей. Ей хотелось лишь воспевать луну протяжным воем и пачкать кровью девственные снега, молясь той, что шепчет в ночи: " Дитя, моё проклятое дитя…"