— А что тебе больше нравится? — в тон мне ответила она.
Я пожал плечами и поинтересовался:
— Закончишь эту картину и будешь еще что-то писать?
— Да, — кивнула Вива, задумчиво улыбнувшись. — Мне хочется написать портрет одного интересного человека. Я люблю писать портреты…
— Говоришь, интересного? — Я достал пачку сигарет из кармана и приготовился выйти на балкон покурить. — А кто он?
— Понимаешь, — немного стушевалась Вива и бросила на меня быстрый взгляд, — этот человек тоже еще не родился. Но скоро появится на свет. В свое время он станет лидером двух стран и одного народа.
— Как, как? — не понял я. И, бросив пачку сигарет на журнальный столик, уставился на девушку. — С каждой минутой ты меня все больше поражаешь!
— Так, может, мне не нужно рассказывать о своей задумке? — потупившись, спросила Вива. — Раз это тебя так напрягает…
— Да нет уж, продолжай дальше! — рявкнул я и, улыбнувшись, сложил руки на груди — приготовился слушать.
— В Европе возникнут две новые страны, — не очень охотно стала рассказывать Вива. — Их народы имеют общий корень, точнее — это один народ. Народ довольно многочисленный, но до той поры часто гонимый, не имевший свободы и полноценной, независимой ни от кого родины. И вот появится человек, идеи которого вдохновят его соплеменников на борьбу и обретение независимости. Я хочу изобразить этого вдохновителя в зените его славы и величия. Думаю так: он сидит в огромном зале за столом и сосредоточенно подписывает бумаги, а на втором плане стоят главы самых могущественных держав мира. На безымянном пальце левой руки лидера нации — очень приметный перстень с красным камнем, на голове — что-то похожее на шапочку или тюбетейку с бело-золотой вышивкой. Именно такую он будет носить…
Девушка умолкла и посмотрела на меня со смущенной улыбкой. Я ободряюще пожал ее пальцы.
— А что случится потом с этим человеком?
— Он останется лидером нации, — продолжила она свой рассказ тихим голосом. — Но лишь духовным, формальным. Ему придется поделиться властью. Каждую из двух стран возглавит президент. Один из них вскоре будет изгнан и поселится в соседней державе, которая его поддерживала на выборах.
Я не знал, что мне делать: верить или смеяться? Девушка говорила так убедительно, как будто она сама была свидетелем всех этих будущих событий. С другой стороны — все ее слова можно было назвать болезненными фантазиями, бредом…
— Ну, а дальше что? — я подхватил сигареты со столика и стал играть пачкой, перебрасывая ее из руки в руку.
Девушка несколько секунд следила за моими действиями, а затем отобрала у меня пачку и положила ее на край стола.
— В стране, которая изгнала президента, начнется война, в ход которой вмешаются сначала две силы, потом — еще одна. Долгих тридцать пять лет не будет покоя на этой земле. Лишь после того, как придет человек с золотой цепью на шее и кулоном в форме полумесяца, кровь, наконец, перестанет обагрять камни, наступит мир, а позже — и всеобщее благоденствие.
Я лишь вздохнул, глядя на одухотворенное лицо Вивы.
Выкурив на балконе две сигареты подряд, я вернулся в гостиную и сразу задал вопрос:
— Скажи, ты можешь ответить на любой вопрос, касающийся будущего?
— Нет, на все вопросы я ответить не могу, — покачала головой Вива. — Да если бы и могла, то не стала бы этого делать.
— Почему? — удивился я.
— Потому, что нет ничего страшнее, чем знать свое будущее, — твердо изрекла девушка. — Ведь жизнь в таком случае практически теряет смысл.
— Зато человек, зная, допустим, что его ждет беда, сможет ее как-то предотвратить, — не унимался я.
— Не всегда! — резко вскинула голову Вива. — Далеко не всегда! Лучше жить, не зная, что тебя ждет завтра!
Глава пятая
Заканчивался октябрь. Мутные воды безучастно-усталого Днепра замедлили ход, и исчезла дивная музыка плеска волн. Небо потемнело, опустилось ниже, тучи — огромные чугунные болванки — приобрели четкие очертания и висели неподвижно, перестав быть подвластными потокам воздуха. Яркие краски города сильно поблекли, потускнели; серый и грязный, он стал неуютным, полумертвым и сумрачным.
Как же я не люблю позднюю осень — пору неспешной агонии живой природы, готовящейся к приходу владычицы холода, ночи и апатии! Мне больно смотреть на продрогшие от сырого ветра старые тополя и акации, безмолвно обливающиеся слезами редкого тумана и жадно ловящие растопыренными ветвями скудный свет остывшего солнца. Я ненавижу городские клумбы с высохшими цветами — эти заброшенные кладбища летней красоты и безмятежной радости.