{11.7.13} Своё уважение к церкви понтифик ставил выше отношений личной дружбы, ни на мгновение не забывая о том, что обязательства дружбы — это одно, а требования его священного сана — другое и что в соответствии с ними он должен одинаково строго карать за злодеяния любого преступника, будь то слуга или господин, не питая к знатному человеку больше снисхождения, чем к человеку простому44. 2‘Не пустить короля [в храм] было уже достаточным [наказанием], но он предал его также и [церковному] проклятию’, не побоявшись вынести свой приговор прямо в присутствии осуждённого. 3‘Осталось неясным, поступком или словом этот на удивление отважный понтифик смог уязвить короля сильнее’. Того, кто был сначала наказан сошедшими с его языка тяжкими поношениями, затем он ещё и оттолкнул своей десницей, а в его сердце, в котором он прежде любил добродетель, теперь он всячески старался смирить порок! 4‘Он считал, что столь очевидное преступление должно быть наказано немедленно’, полагая, что легче задушить грех изначально и в самом зародыше, чем когда он окрепнет и пустит корни, дабы промедление не дало пороку времени набраться сил. 5Поэтому в какой степени ‘безрассудство и слабость довели короля’ до преступления, в такой же происходящая от религиозного рвения ‘суровая непреклонность понтифика подвигла его на совершение наказания’. 6Самоотверженно защищая веру, он не только проявил должную верность своему сословию, но и со спасительной строгостью воздал за чужое безрассудство. 7Не желая казаться тем, кто способен забыть о своём священном долге, он отверг снисходительность и обратился к суровости, не желая быть другом врагу благочестия или играть роль льстеца там, где следовало показать себя понтификом. 8Однако (л.111об.)|| его враждебность была лишь внешней, в действительности же он оставался его другом, считая, что залогом преданной дружбы и настоящей платой за товарищество должна быть не преступная мягкость, а справедливая строгость. 9По этой причине, ‘отказавшись на время от снисходительности, свой самый кроткий от природы характер он подчинил суровости, решив, что в делах веры для укрепления порядка иногда вполне допустимо позволить себе действовать и с некоторой жестокостью’.
{11.7.14} Поэтому, когда к нему, угрожая оружием, бросились королевские воины, он сохранил в своём сердце твёрдость и встретил их совершенно спокойно, будто бы и не видя ‘приставленных к его горлу мечей’, ‘приняв опасность с тем же [мужеством], с каким он перед этим вызвал её на себя’. 2Вот до какой степени силён был он духом и насколько ‘исполнена благородства была душа этого человека’, в котором любовь к Богу оказалась сильнее страха перед людьми! 3Король не стал убивать Вильгельма, поняв, что его действиями руководила не мимолётная злоба, а вера в то, что для поддержания порядка в стране необходима строгость. {Раскаяние короля} Им овладели стыд и угрызения совести за совершённое преступление, которые оказались сильнее позора изгнания [из церкви], и он поспешил вернуться в свой замок. Там он ‘смирился’ ‘с нанесённым ему бесчестием’ и даже ‘не стал держать обиды на резкие слова презула, произнесённые им в порыве праведного гнева’.
{11.7.15} После этого он снял с себя своё королевское облачение и оделся в лохмотья, предпочитая, чтобы его наряд своим убожеством показывал всем его скорбь, нежели своей роскошью — упрямство. 2Суровый приговор понтифика поразил его так сильно, что он не смог более носить свою королевскую мантию и, отложив в сторону все знаки королевского величия, надел на себя покаянные одежды. 3Вместе со своим облачением он сложил с себя и свою [королевскую] власть, из тирана и святотатца превратившись в верного и почтительного прихожанина. 43атем, босой, он вернулся к церкви и, распростёршись у её входа, принялся смиренно целовать землю, ведя себя крайне почтительно и сдержанно и всячески стараясь смирить тот страшный гнев, который обычно охватывал его при оскорблении. Не помышляя об отмщении за то, что был изгнан, он ‘всячески стремился раскаянием и стыдом искупить свою вину за свой приказ совершить кровавое злодеяние’.