– Знаешь, – сказал он сейчас, сжимая бедро Сэнди, – по-моему, тебе было бы удобнее со мной, если бы я терзался и страдал, как будто быть довольным – признак тупости.
– Я всегда говорила, что тот твой легкий срыв был послан тебе небом во спасение.
– Спасение от чего?
– От полной апатии.
– Почему ты считаешь, что оставаться здесь – неправильно, что ты должна как-то оправдывать это?
– Да ведь пулицеровские премии не раздают за освещение деятельности городского совета Хардисона, штат Нью-Йорк.
– В жизни есть кое-что помимо пулицеровских премий.
– Пожалуйста, только не толкуй мне о том, что «сидеть дома и стряпать – совершенно обоснованное решение». Я знаю, что оно совершенно обоснованное. Только не для меня.
– Я не подозревал, что у тебя были только два этих варианта.
Она колебалась.
– Я раньше представляла себе, как займу место ответственного секретаря, когда Рей уйдет на пенсию.
– Раньше?
– Я не уверена, что мне хочется руководить газетой, если это означает печатать материалы вроде той фотографии на первой полосе.
– Ты бы решила иначе?
– Не знаю, – тихо произнесла она. – Я много думала об этом и просто не знаю. Вот что так беспокоит.
– Ну, если это имеет значение, я думаю, что из тебя бы вышел замечательный ответственный секретарь.
– Спасибо.
Он помолчал.
– И с девочками ты тоже отлично справляешься.
– Пожалуйста, не будь со мной так любезен. Это действует мне на нервы.
– Я знаю. Может быть, когда тебе не нужно будет искать объяснение по поводу того, что ты осталась в Хардисоне, то и меня объяснять тебе не потребуется.
Она с любопытством взглянула на него, как всегда, когда он удивлял ее остротой суждений, которой она не разглядела за внешней невозмутимостью и его настойчивым стремлением хорошенько выспаться ночью.
– Хочешь, я скажу тебе одну глупость? Я с трудом удерживаюсь, чтобы не набрать телефонный номер Энн и не попросить у нее совета.
– Сэнди, тебе нужно просто любить их. И у тебя это получается очень хорошо.
– Да, но ты знаешь, что гораздо легче любить на расстоянии.
Он улыбнулся и притянул ее к себе.
– Мне об этом не известно.
Джулия и Эйли лежали рядышком в двуспальной кровати, касаясь друг друга коленями. В доме на Сикамор-стрит у них были разные спальни; важность разделения – один из немногих вопросов, в которых Энн проявляла настоящую непреклонность, хотя и не без некоторого привкуса печали, когда думала о той комнате, где жили они с Сэнди, об их дыхании, их запахах, смешанных, неразделимых. Эйли дышала чаще, чем Джулия, почти в два раза чаще, разглядывая зловещее переплетение теней на стене.
– Джулия?
– Что?
– Ты не спишь?
– Нет.
– Как ты думаешь, мама на небе?
– Не знаю.
– А я знаю. Я думаю, она там.
В течение всего минувшего года Эйли все больше попадала под власть навязчивой одержимости точно знать, где находятся родители в каждую минуту. Она заставляла приходящих нянь звонить в больницу, чтобы убедиться, что мама там, а потом звонить снова, чтобы выяснить, на каком она этаже, и снова – подтвердить, что она не ушла в другое место. Она выучила наизусть номер телефона в новой квартире Теда, название улицы, этаж.
– Джулия?
– Что?
– Она нас видит? Как ты думаешь, она знает, где мы?
Они находились в гостиной, вчетвером, втроем, в мыслях Джулии они были в гостиной снова и снова, всегда в гостиной, свет скользил по ружью и пропадал.
– Я не знаю, где она, Эйли. – Джулия повернулась лицом к стене, чтобы Эйли не заметила слез, выступивших у нее в уголках глаз, теперь они иногда выступали и во сне, так что она сомневалась, снилось ли ей, будто она плачет, или действительно плакала по ночам, когда никто не видел.
Урок Джулии в тот вечер: память зыбкая и изменчивая штука, запоминай, запоминай, ты видела то, что видела я, запоминай тверже, запоминай снова, запоминай правильно.
Когда Эйли задышала спокойно и размеренно, а голоса внизу уже давно затихли, Джулия осторожно вылезла из кровати и на цыпочках прошла через комнату.
Сэнди не выключила свет на случай, если девочкам понадобится среди ночи в туалет, но Джулия, потихоньку двигаясь по коридору, все-таки вела рукой по стене, словно боялась заблудиться. Она остановилась перед закрытой дверью в спальню Сэнди и, прислушавшись, различила только приглушенное похрапывание мужчины.
Она слегка нажала на ручку, проверяя, не заперто ли, не заскрипит ли, потом приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь.
Голова Сэнди покоилась в дюйме от головы Джона, лицом к его макушке, их тела свернулись под пушистым голубым одеялом. Ее рука была небрежно отброшена ему на грудь, словно не требовалось ни думать, ни примеряться для того, чтобы положить ее туда, держать ее там. Они спали, не пошевелились.
Джулия подходила ближе, пока почти не начала ощущать тепло их дыхания.
Он один раз повернулся, ткнувшись в Сэнди, и она завозилась и свернулась клубочком, пристраиваясь к нему – все во сне.
Джулия медленно повернулась и оказалась перед комодом. Она открыла верхний ящик справа, заваленный бюстгальтерами, чулками, трусиками. Двумя пальцами она извлекла оттуда черные кружевные трусики-бикини, легкие и прозрачные. Задвинула ящик, скомкала находку в руке и вышла из спальни.
На рассвете Сэнди на цыпочках провела Джона вниз по лестнице. Первые тусклые лучи света падали на их лица, оттеняя морщинки и впадины. Джон, полностью одетый, шел за ней неохотно, с ворчанием, держа ее руки в своих, теплых и влажных со сна.