Ольга Фидченко
Деятельность светской и духовной власти по укреплению армии и флота России второй половины XIX – начала XX в.
Министерство образования и науки Российской Федерации
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования
«Московский педагогический государственный университет»
Рецензенты:
А. А. Чекалова, доктор исторических наук, профессор, РАН, Институт всеобщей истории
А. В. Святославский, доктор культурологии, кандидат исторических наук, профессор, МПГУ
На обложке – репродукция картины Н. Д. Дмитриева-Оренбургского «Въезд великого князя Николая Николаевича в Тырново 30 июня 1877 г.» (1885 г.), Государственный Русский музей (г. Санкт-Петербург).
Введение
Начало XX в. в России ознаменовалось революционными событиями, приведшими к смене политического режима. Многие империи стояли на пороге своего разрушения и напоминали больного в состоянии агонии. Однако, на наш взгляд, этого нельзя сказать в отношении России конца XIX – начала XX в., поскольку время царствования Николая II являлось периодом самых высоких в истории нашей страны темпов экономического развития. Так, с 1880 по 1910 г. рост продукции российской промышленности превышал 9 % в год, и по данному показателю мы вышли на первое место в мире, опередив стремительно развивавшиеся тогда США [106, с. 7]. Сумма народных сбережений за 13,5 лет правления Александра III (с 1881 г. по 1 августа 1894 г.) увеличилась в 33 раза [47, с. 34]. В царствование Николая II сумма вкладов в сберегательные кассы, где сосредоточивались излишки главным образом малосостоятельных классов населения, с 300 млн руб. в 1894 г. выросла к 1913 г. до 2 млрд руб. (увеличение на 570 %), а к 1917 г. – до 5 млрд 225 млн руб. (увеличение на 1700 %) [47, с. 39].
Крестьянам накануне революции на началах собственности принадлежала вся пахотная земельная площадь в азиатской России и на началах собственности и аренды – 90 % всей площади в России европейской [47, с. 35]. По подсчетам А.Б. Горянина, освобождение крепостных в 1861 г. касалось только 28 % крестьянского населения, в то время как остальные крестьяне уже получили личную свободу в годы правления Николая I и ранее [61, с. 47].
Февральская революция началась со стычек в появившихся в феврале 1917 г. длинных очередях за хлебом. Но само появление этих очередей стало результатом провокаторских агитаций, в результате которых распространились слухи о наличии острого дефицита хлебных запасов, хотя на самом деле в России 1917 г. дефицита хлеба не было.
Исходя из сказанного, вполне понятным становится вывод исследователя начала XX в. В. Ф. Иванова о том, что причиной русского бунта была отнюдь не бедность материальная, а нищета духовная [47, с. 46]. Поэтому те преобразования в материальной сфере, которые принесла революция, России, по сути, не были нужны.
Традиционно важными инструментами самодержавия являлись российская армия и флот. И представители военных структур, конечно, были составной частью социальной базы империи. «Во всем свете у нас только два верных союзника – армия и флот: все остальные, при первой возможности, сами ополчатся против нас», – любил повторять император Александр III.
Однако люди с оружием в руках могли не только активно помогать светской власти сохранять и приумножать ее внутри- и внешнеполитическое могущество, но, при отсутствии должного к себе отношения и поддержки, накапливали потенциал для обращения этого оружия против нее. Представляется, что именно в данной области взаимодействия правителей и людей военных были сосредоточены основные усилия со стороны светской и духовной власти для сохранения существовавшего строя.
Опыт, накопленный в результате участия России в войнах второй половины XIX – начала XX в., до революции и смены политического режима в стране учитывался и тщательно изучался. Среди таких работ можно назвать исследования А. Вендта [8], Е.М. Кирилова [51], Э. М. Мержейовского [62], Н. Г. Николаева [66, 67], Б.С. Эсадзе [114].
Следующий, постреволюционный, этап в изучении военного опыта дореволюционной России, к сожалению, характеризуется резко критическим и предвзятым отношением исследователей – сторонников новой, советской, идеологии – к военному опыту предшественников. В таких тонах писал, например, М. И. Гайдук [36]. В изданиях В. О. Василенко [7] и Б. П. Кандидова [48] в резко уничижительной и клеветнической форме была представлена та роль, которую сыграла православная церковь в развитии армии, страны и общества в целом.
В условиях обострения отношений с Германией в 20-30-х гг. XX столетия встал вопрос о том, в чем заключались и каковы были военные наработки полководцев времен империи, которые можно было бы учесть и на которые можно было бы опираться в ходе приближающейся войны. Но и эти работы тоже не были свободны от идеологических штампов. Н. А. Левицкий в таком ключе писал о Русско-японской войне [60]. Под общей редакцией А. Г. Шляпникова, Р.А. Муклевича и проф. Б.И. Доливо-Добровольского вышла работа [57], в которой была показана роль русских армий в деле спасения Франции и Англии от военного поражения в Первой мировой войне. Русский военный теоретик Н. Н. Головин пришел к выводу, что сущность причин, по которым Россия по окончании Первой мировой войны не оказалась ни в лагере победителей, ни в стане побежденных, лежит именно в области анализа ее «живой силы» – психического состояния и социального самочувствия военнослужащих на фронте и гражданского населения в тылу [37]. Белоэмигрантский ученый А. П. Залюбовский подробно описал снабжение русской армии в Великую войну ружьями, пулеметами, револьверами и патронами к ним [46]. Наибольшую ответственность за войну возложил на царскую Россию итальянский ученый Ф. Нитти [69].