— Хочу водки, — сказал Северин Олегович усмеха-
ющемуся Гоголю, надевшему рамку форточки себе на плечо.
— Хлеб-соль! — кивнул Гоголь, сменив иронию во взгляде своих лучезарных глаз на что-то, чему и названия не было: монолитно-цельное и многолико-сострадальное.
— Вот такое, значит, у вас печальное застолье… — консгатировал Северин Олегович, присаживаясь на одинокий стул, стоящий у длинного, застеленного красной
скатертью стола. — А ваши места где будут?
— Наши с нашей стороны, — сказал Курвиц и водрузил на стол тяжелый стоячий багет форточки.
Кожаные рокеры, флейтисты, острословы, лихачи, факиры и просто очень странные парни, внимательные и заботливые к своим красавицам-девушкам, сели с противоположной стороны стола.
— Что будем заказывать, Север? — Курвиц махнул рукой на форточку. — Банкуй, сегодня все твои желания для нас почетная миссия…
— Эх! — Северин Олегович вытащил из кармана пачку дорогих ароматизированных сигарет. — Пойду-ка
я лучше покурю на балкон покамест… А вы сами чего-нибудь поставьте на пол, раз уж обещались. А где у вас тут дверь на балкон?
— В соседней комнате, слева, — подсказал Гримасник и почему-то хмыкнул, оценив озадаченные липа друзей.
— Не хотите взять с собой флейту? — неожиданно вопросил Хорохор и тоже почему-то хмыкнул.
— На флейтах я не мастак, — ответил Гольцов.
Встал со стула и, закусив фильтр сигареты зубами, щерясь при этом на манер Жан-Поля Бельмондо, подкурил. Эффектно выпустив колечко дыма, отправился в соседнюю комнату. В соседней комнате оказалась биллиардная и библиотека. «Хорошее соседство, — подумал Северин Олегович, — надо будет им непременно предложить погонять шары. Давно я в руках кий не держал. А так, между прочим, наша древняя исконная русская игра…» — и вышел на балкон…
Затянулся сигаретой, прищурился и чуть не упал…
Бархатной перламутрово-алой каймой под светом трех лун светился, уходя к горизонту по немыслимой дуге, песчаный пляж. Темно-аметистовый океан накатывал на идеальный, словно расписанный по лекалам берег, пенный вал формировался далеко от линии прибоя, вытягивая линзу из гигантского тела волны, он казался неистовым в порыве и разрушительной силе, но, надвигаясь на сушу, словно расчесанный незримыми подводными рифами, мягко выстилался по алому песку к ногам… Да, к ногам чудесных обнаженных купальщиц — дев, от которых невозможно было отвести глаз. В свете трех лун их тела казались феерией форм неумолимого соблазна… Северину Олеговичу захотелось к ним побежать сейчас же, ловить, ласкать, целовать… Безумный магнетизм встрепенул все его поэтико-эротические фибры, и по их тонким ветвистым капиллярчикам побежала вселенская дрожь и смута…
Где он, Боги? Куда он вышел покурить? Это вам не канделябринские бухточки! Это вам такие цветочки, Северин Круарх-Гольцов, что вам их вовек не собрать… Сон? Неужели здесь, прямо сейчас на несуществующем балконе в ясном существующем сознании? Или тоже уже не существующем? Может, он в реанимации, под анестезией калипсола, и эти три луны — просто свет от операционных ламп, а эти девы — ассистентки? Но почему их так много? И все в чем мать родила… Только бывшему и больному военврачу могли прийти в голову такие аналогии! Окстись, Гольцов, они живые и они божественны! Беги к ним!
Северин Олегович с воплем отвернулся от картины очаровавшего его безумия, зажмурился и, сделав два шага, толкнул пространство там, где, по всем расчетам, должна была находиться балконная дверь.
— Хочу водки! — повторил Гольцов измученным голосом…
И вышел к пиршественному столу…
Курвиц, само радушие, усадил гостя к утешительным изысканным яствам.
Гольцов набросился на еду и выпивку. Компания поддерживала ветерана-поэта не менее заметным аппетитом и чуть более остроумными речами. На пятом тосте в честь бессмертной музы поэзии, предложенной Гоголем, Северин Олегович взволновался.
— Кстати, Глеб, а где же ваша третья девушка? Карина и Молния с нами, а кто же еще прячется в замке?
— Ее зовут Газель, — спокойно объяснил Курвиц, подкидывая в рот ядрышки соленого миндаля. — Она тихая, любит посидеть за компьютером, помечтать… Ну если ты хочешь, я позову ее…
— Позови…
Курвиц замер на секунду, подняв указательный палец.
— Сейчас она спустится…
— Тогда за музу поэзии! — Северин Олегович поднят полнехонький добротный граненый стаканчик, не иначе как из трактирного прошлого великой родины, браво и весело одним залпом выпил жгучее содержимое.