Самоваров, пропускавший дедуктивные беседы дам обычно мимо ушей, даже вздрогнул при последних словах. Геннашино массивное несчастное лицо, облитое красными и зелеными огнями, так и вынырнуло из вчерашнего. Неужто это общее мнение, что Геннаша погубил?
— Как погубил? — спросила и Настя.
— А не погубил разве? С пути сбил. Сошлась — живи, а не виляй — не так разве?
Самоваров не уловил логики этой фразы. Лена очень удивилась, что он ничего не понял:
— Как же? А свадьба! Свадьба-то тогда с Глебкой расстроилась. Да если б только свадьба! Она ведь тут же побежала и аборт сделала. От Глебки. Видите ли, любовь накатила! А будь и свадьба, и дитё… Что, по-людски она это сделала? И кто, как не Геннаша, ее подбил? Любовь! Только, пень лысый, сначала жить не начнешь. А она? Замстило, и пустилась во все тяжкие. Грех один.
— А, Лена, так вы в Бога верите? — догадался Самоваров. Лена задумалась.
— Не знаю я. В церковь не хожу. Яйца крашу, но кто сейчас не красит?.. Не знаю. Что, обязательно креститься, чтоб такое понять? Дитё при чем? С Геннашей валандаться захотелось безо всяких препятствий… И где она теперь?.. Мне вон как пришлось плохо — Настя уже знает — в десятом еще классе сошлась со своим. И дитё сразу! Отец и брат на него насели — женись! Поженились. Намучалась я. Сейчас он с такой же пропащей, как сам, живет. Ну, и пусть пьют. А у меня дитё.
Дитё это Самоваров видел — оно, очень румяное и плечистое, рубило во дворе дрова. Как раз тогда рубило, когда Самоваров выскочил из полудомика после предложения Вовки прогнать Настю коленом под зад. Сто лет назад это было!
— Что, трудно разве было мне вильнуть, куда не надо? — поучительно вещала Лена. — Но вот все по-людски, все ладно, и дитё у меня, и Вовка хороший какой попался. А шалайся я — тоже, поди, давно бы спилась. Либо топором кто по башке… Либо удавил. Вон как бывает!
Лена так все округлила, что Самоваров не нашелся, что возразить.
— Но кто же тогда убил ее, Лена? — в сотый раз спросила Настя. Самоваров с изумлением увидел в ее руках желтую тетрадочку с таблицей умножения. Труд Юрия Уксусова! Досье! Настя открыла тетрадочку и наморщила лоб:
— Вот, например, Карнаухова Альбина. Таня сломала ей всю жизнь, лишила и мужа, и сына. А ведь какая женщина! Леди Макбет Ушуйского театра!
— Зачем Альбине? — не согласилась Лена. — Она, конечно, боевая, и рука у нее тяжелая, но она в последнее время радовалась, что Таня в Москву собралась. Это же с глаз долой! И тогда куда Геннаше деваться? Да так ведь и вышло. Вы знаете, где Геннаша наш сегодня ночевал?
Лена ничуть не сомневалась, что это должен знать каждый. Особенно если сложилось все как надо, по-людски. А оно было именно так!
— У Альбины, — с торжеством в голосе объявила Лена. Она была уверена в точности своих сведений, будто при этой ночевке присутствовала лично. — У Альбины ночевал! Явился наконец-то! А куда ему еще идти? Он ведь до последнего все рассчитывал, что Таня к нему вернется. Все бегал за ней и орал: «Ты мне жена! Ты со мной должна!» А чего она ему должна? Сам научил, что не должна никому и ничего. А Альбина все-таки с ним двадцать пять лет оттрубила. Даже морды у них одинаковые стали, и жил с ней хорошо. А с Таней неладно, хотя молодился, от полу отжимался для стройности, на лето штанишек себе накупил коротеньких, модных. А они, штанишки эти, все равно на нем сидят, как семейные. И морда, как у Альбины — точь-в-точь…
«Ладно, — решил про себя Самоваров, — тут уже начались бабьи разговоры, поеду-ка я. Нечего время терять!»
Настя посмотрела на него умоляюще, ей казалось, что вот-вот — и откроется устами всеведущей Лены истина. «Что за напасть!» — привычно уже подивился Самоваров. Настя отшвырнула в сторону желтую тетрадку, налетела на него и зашептала на ухо:
— Не уходи никуда, слышишь? Разве не видишь, сейчас она скажет! А билеты завтра купим, куда спешить?
Молодые всегда беззаботны, но, Самоваров, человек старой закалки, предпочитал синицу в руке — и билет в кармане. Накануне, вернувшись из «Кучума», они долго обсуждали этот вопрос, мнения разделились, и Самоваров сумел настоять на своем.
— Вот ты мне все и расскажешь, — так же шепотом ответил он. — Только внимательно слушай, в этом деле главное — нюансы, стоит что-то забыть — и каюк!
— Ты надо мной смеешься! — возмутилась Настя. — Я серьезно…
— Ну, ладно, дружок, не обижайся, — примирительно сказал Самоваров. — Не сердись. Я скоро вернусь, и мы с тобой хорошенько все обсудим. Идет?
Настя принужденно кивнула.
Вокзал города Ушуйска выглядел менее привлекательно, чем театр: к изящному приземистому зданьицу времен инженера Овцы-Овцеховского был пристроен большой и неуклюжий бетонный куб — типичная халтура времен застоя. Кассы помещались в кубе. Самоваров почти простил этому сооружению его архитектурные пороки, до того здесь было малолюдно. Единственный плюс железнодорожного тупика! Зато касса не работала. В окошечке красовалась записка женским почерком: «Обед с 13.30 до 14.30». Самоваров подоспел как раз к обеду. Он уныло поинтересовался, есть ли очередь в кассу, и на его клич отозвалась суровая старуха. Она посоветовала держаться пока за ней, а потом еще подойдут женщина в желтой шапочке и мужчина, наряд которого старуха не запомнила. Самоваров чертыхнулся про себя, но решил не отступать. Если у него будет билет в кармане, то ничто уже не удержит его в ненавистном городе. Стулья Отелло явно накрылись медным тазом, Настя работу закончила, убийца Тани… Зачем ему Таня?
Самоваров купил местную газету и устроился в первом ряду железных кресел для ожидающих. Кресла были новенькие, продвинутого дизайна, но страшно неудобные. «Точно на унитазе сидишь, — сморщился Самоваров. — И дыра даже сделана посередине. И спину холодит. Чего доброго, посижу тут и слягу, как Кульковский». Газета тоже попалась неинтересная. Самоваров надеялся почитать жареные враки по ушуйскую Мерилин Монро и про лишайники, попорченные Кучумовым, но в газете не нашлось ничего, кроме объявлений и перепечатки громаднейшего интервью с малоизвестной голливудской звездой. Лицо у звезды было такое же незапоминающееся, как одежда мужчины из очереди в кассу. Почему эта особа оказалась в центре внимания районной прессы, осталось неясным: уроженкой Ушуйска она была вряд ли. Самоваров скучливо читал объявления о продаже подержанных машин и шуб и почти задремал. Сну помешала какая-то вокзальная служащая, которая не спеша пересекала зал, держа в руке тарелочку с сосисками. Она вдруг увидела знакомую. Знакомая сидела через кресло от Самоварова и, как выяснилось, ожидала электричку на Савостино. У служащей с сосисками в Савостине жила тетка, и родня мужа жила там же, и глубоко пьющий двоюродный брат. Минут за шесть оживленного разговора двух женщин Самоваров узнал всю савостинскую подноготную, все тамошние новости про похороны и рождения, а также много замечательных подробностей личной жизни обеих собеседниц. Он хотел было встать и пойти поискать место поспокойнее. Однако перспектива обживать и греть своим телом еще одну железяку, прикидывающуюся креслом, показалась ему вредной для здоровья, и он решил немного потерпеть. Не будет же эта беседа продолжаться вечно! Сосиски совсем остынут.
Он заслонился от ненужной информации развернутой газетой и зевнул. Женщины все стрекотали. Теперь речь шла о тяготах непосильного труда дежурной по вокзальным комнатам отдыха — дама с сосисками оказалась именно такой дежурной. Она жаловалась то на отсутствие постояльцев, то на их усиленный наплыв и рассказывала про каких-то экзотических восточных торговцев. Торговцы, все на одно лицо, жили на вокзале три дня, страшно шумели и целыми днями перебирали содержимое громаднейших своих баулов, туго набитых колготками, бюстгальтерами и пиротехникой. Зубы у них были золотые все до одного.
— Чего не насмотрелась ты, Анна, — завистливо вздохнула савостинская жительница.
— Не говори! — согласилась Анна. — Кого-кого не перевидала! Вон в прошлый четверг артист у меня ночевал.
— Какой артист? Кино?
— Зачем кино? Нашего театра. Но известный, все главные роли играет.