— И дают?
— Еще как. Наличманом. И потом — контакты всякие. «Бог тибье лу-убит!» — и поехали в Чухляндию. Разный народ там… тусуется.
— Контакты, говоришь… А до которого они там часу? Мы после Колпина можем успеть?
— Вполне.
— Так к нему кто угодно мог с подарками заявиться?
— Конечно.
— А ты говоришь, — и Волков укоризненно посмотрел на Гурского, — спонсоры…
— Петя, ну я же не вникал. Ну, приезжают, ну, шмотки привозят, ну, значит, спонсоры… Они же все на одну рожу.
— Ладно. Ты дорогу-то от Колпина помнишь?
— Да там рядом, минут десять на машине. Когда автомобиль остановился на подъездной дорожке, ведущей к широкому, обсаженному кустами двору, в глубине которого стояло приземистое двухэтажное здание, Волков присвистнул:
— А что здесь раньше-то было?
— Профилакторий какой-то. Для «трудящих» масс. Ну что, пойду я парня искать. В разведку, за «языком». А ты знаешь, кстати, почему Ленку «спутницей» зовут?
— Потому что — спутница.
— Ты с какого курса вылетел?
— Я, между прочим, восстановился и все-таки закончил, в отличие от некоторых.
— Так ты юрфак добил?
— Вплоть до диплома.
— А академичку университетскую помнишь?
— А то…
— Ну, так Ленка же каждый раз книжки всякие приносила удивительные. У ее деда библиотека была — конец света. И, в частности, брошюра «Спутник партизан». Ее сбрасывали с самолетов над партизанскими районами во время войны. Содержание — просто сказка… Как выиграть войну посредством соломы и грязи. Там главы такие были: «Как командиром стать», «Как справедливым быть». И — «Смелому танк не страшен». «Смелый, — там говорится, — танка не испугается. Он, приноравливаясь к рельефу местности, подпустит танк поближе. А потом, вспрыгнув на броню, замажет смотровые щели грязью, а пулемет заткнет соломой или загнет топором. Экипаж танка он возьмет в плен, но не допустит самосуда, а поведет на допрос к командиру».
— Круто.
— Вот поэтому Ленка сначала была «спутницей партизан», а потом просто «спутницей». Люблю ее безумно…
— Я тоже.
— Ох… Ты придумал, как с мальчишкой говорить?
— Давай, Фарафонов, предоставь объект.
— Цинизм заготовил?
— Ну иди уже…
— Петр Хведотович, — Гурский взглянул на задернутые легкой занавеской и чуть приоткрытые четыре окна второго этажа, остальные окна были распахнуты настежь, — а подайте-ка мне парабеллум…
— Иди, иди, если что — ори громче. Александр пошел по асфальтовой дорожке, поглядывая на окна второго этажа и всматриваясь в лица ребят, которые катались на роликах и скейтах по двору.
— Здравствуйте, Саша, — поздоровалась с ним вышедшая на широкое крыльцо и зажмурившаяся от яркого солнца очень полная женщина в белой поварской куртке и белом фартуке.
— Здравствуйте, Марь Петровна, Лев Кирилыч у себя?
— Да нет его. Воскресенье же. Он рано уехал, как всегда. А вы какими судьбами?
— Да вот за деньгами…
— Так, может, Анна что знает? Она приболела. Там, у себя наверху. Позвать?
— Да нет, неловко… что ж у меня из головы-то совсем вылетело, что по утрам в воскресенье они в церкви… — Адашев-Гурский внимательно всмотрелся в одного из ребят.
— Ну нет так нет. — Женщина повернулась и, щедро покачивая бедрами, ушла обратно в прохладный полумрак.
— Олег! — окликнул наудачу Гурский.
— Здрасьте, Сан Василич. — Мальчишка в яркой желтой футболке и длинных шортах громыхнул роликами и остановился перед Александром. ~— Только я — Андрей.
— Андрей, конечно. Извини. Слушай, тут у меня дело такое… Хорошо, что я тебя встретил. Пашку Сергеева помнишь?
— Конечно.
— Ну вот… Извини, мне позвонить должны, а телефон я в машине оставил. Пошли? Там и поговорим.
Парень с уважением посмотрел на стоящий вдалеке черный джип и покатил к нему на своих роликах. Гурский не спеша пошел следом.
На одном из окон второго этажа изящная рука чуть отдернула занавеску.
— Забирайся, — Александр поддержал под локоть цепляющегося за высокий порог роликами Андрея, помогая ему забраться на заднее сиденье, где уже сидел в углу салона строгий Волков, и захлопнул дверь. Сам сел спереди.
— Андрюша, прости Бога ради, но, собственно, это вот у моего друга, он — следователь из прокуратуры, несколько вопросов к тебе. Я его сюда специально привез, чтобы он тебя к себе не таскал.
— Волков, Петр Сергеевич. Советник юстиции. — Петр переложил из одного кармана в другой хромированные наручники и вопросительно поднял брови. — А?…
— Андрей. Смуров.
— Смуров. Так… Ну что, Андрюша, плохо тебе на воле жилось?
— А что… — Мальчишка потянулся рукой к двери, но Волков, нажав кнопку на брелоке ключей, заблокировал дверные замки.
— Это что? — откинув у видеокамеры сбоку небольшой экран и включив воспроизведение, спросил Петр.
Лоб у парня моментально покрылся испариной, дыхание перехватило. Он заерзал на сиденьи и, как кролик в глаза удава, уставился в маленький экран.
— Это, дружок, изнасилование беззащитной жертвы, совершаемое группой лиц, причем в извращенной форме, одним из которых являешься ты. А еще один твой сообщник снимает все это на видеопленку. С особым цинизмом. А это — изготовление видео продукции порнографического содержания. Явно с целью дальнейшего распространения и с «целью извлечения материальной прибыли».
— С особым цинизмом, — сказал Гурский, не поворачиваясь.
Андрей молча пыхтел и таращился на экран.
— Потерпевшая подала заявление. Заведено уголовное дело, оно в производстве. Вот тебя лично мы уже изобличили. Мысль ясна? В связи с изменениями, внесенными в последнюю редакцию нового Процессуального кодекса Российской Федерации, под подписку о невыезде я тебя, поскольку ты несовершеннолетний, отпустить не могу. Значит, мерой пресечения будет арест.
Волков вынул наручники и защелкнул браслет на запястье мальчишки.
— Ты имеешь право хранить молчание, все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя в суде…
— Дак ж… Ё-моё…— прорвало наконец пацана. — Дак это потерпевшая… кто?! Ходит голая и загорает, и вообще… Она нас с Витькой достала! Она же ненормальная! А Невеля еще и пугал. «На помойке, — говорит, — сдохнете». Таблетки сует, а потом кино свое снимает. И Ленку возил постоянно, и Катьку, и
Дашку. А нас с Витькой всего два раза к бабе одной… Так она же сама. И Невеле она бабаки за это…
— Что за баба? Где? Когда возил? Быстро!
— Да в Комарове, еще прошлым летом, там дача такая с забором.
— Сможешь найти?
— Ну, забор там такой, не как у всех. А эта, она что ~ потерпевшая?! Ну, ё-моё… Да она сумасшедшая, вольтанутая просто, она ведь, когда это… так синяки неделю не проходят, и хочет, чтобы ее тоже… Она ж глаза закатит и сознание теряет, а Невеля все кино свое снимает, а потом камеру бросает — и на нее, это ж… ё-моё…
— Стоп. Вольтанутая — кто?
— Да Невельская — Анна Петровна. Волков с Гурским уставились друг на друга.
— Так это он жену свою?.. — тихо сказал Александр.
— Да какую жену? Она племянница его. У него, когда сестра старшая в Москве умерла, он ее сюда и привез. Она нам с Витькой рассказывала, когда подлизывалась. Он ее когда отлупит, она — к нам: «Пожалейте, — говорит, — меня, я тоже сирота. У меня и отца-то никогда не было, и вообще у меня никого нет…» Племянница, это все знают.
Гурский и Петр продолжали смотреть друг на друга.
— Петя?..
— О-ох-.. — глубоко вздохнул Волков. — Значится, так… В связи с изменившимися обстоятельствами, Андрей, дело переквалифицируется. Ты переходишь в разряд свидетелей и потерпевших. Сейчас ты вот сюда, в объектив, спокойно и подробно рассказываешь все, все эпизоды, все имена, какие по ним помнишь, короче — вообще все. Идея понятна? Давай.