Волков поднял с правой стороны черное тонированное стекло и, не отрывая взгляда от потока машин, с удивлением и удовольствием прислушался к движениям того, что заспанно ворочалось, разминая затекшие бугры мышц, и, еще не открыв глаза, скалило зубы в сокровенной глубине его сущности. В нем просыпалось нечто, даже бывшими сослуживцами за глаза с оп8асливым уважением называемое «Волчара».
– Я к вам пришел навеки поселиться. – Адашев-Гурский бросил сумку в прихожей квартиры Волкова, снял куртку и уселся на диване в гостиной.
Значит, так, – Петр посмотрел на часы. – Устраивайся. Ни к телефону, ни на звонки в дверь не подходи. На улицу… – он взглянул на лицо Александра, – ну, с этим тоже пока понятно, – вышел из комнаты, позвякал чем-то в ванной и, вернувшись, протянул ему небольшой, яркий тюбик с иностранной надписью и флакончик с прозрачной жидкостью без этикетки. – Вот этим намажешь рожу, пока окончательно не разнесло, втирай, будет очень горячо, потерпи, а вот это закапай в глаза сразу, я тебе сейчас пипетку принесу. Через пару дней из дому сможешь выйти. Теперь… Дай-ка мне свои ключи, у меня еще дела сегодня, я их раскидаю, а потом,, пожалуй, домой к тебе загляну.
– Зачем?
– Ну, не знаю… Белая, говоришь, и все?
Там вот что. Я, когда одевался, зацепился краешком и порвал. Не порвал даже, а так –
лоскуток по самому низу. Я его и оторвал совсем. Не пришивать же?
– Понял. По низу лоскуток оторван.
– Натюрлих.
– Ладно. Короче, я скоро буду, есть захочешь – разберешься, телик вот смотри. Нэша Бриджеса.
– Дон Джонсон – зе бэст. Петя, а если я пить захочу?
– Отдыхай, Пафнутий…
Выйдя из дому, Волков сел в машину, выкатился на Чкаловский проспект и остановился на перекрестке, пережидая красный свет.
У него, как всегда, еще с вечера были запланированы на сегодняшний день кое-какие текущие дела, но это была рутина, связанная с его теперешней работой, обыденная и скучная, а то, что ворочалось в нем, просыпаясь, уже выпускало когти и уже ощущало голод.
Поэтому, дождавшись зеленого, Волков резко повернул направо и, выехав мимо Дворца молодежи на набережную, поехал на Васильевский остров.
Оставив джип в сотне метров от подворотни, он вошел в парадную, поднялся на пятый этаж, открыл дверь квартиры, запер ее за собой, сделал несколько шагов по прихожей и, по причине не проснувшегося еще окончательно профессионального чутья с опозданием среагировав на что-то неуловимо неясное, резко обернулся, с отчаянием осознавая, что уже не успевает, дернулся и… потерял сознание.
Металлический привкус во рту и странное сердцебиение были первыми ощущениями, которые зафиксировал его возвращающийся разум. Петр пошевелился и обнаружил, что самым постыдным образом пристегнут за правую руку к кухонной батарее.
Кухня была пуста. Дверь закрыта. Ярость попавшего в капкан дикого зверя ослепила на секунду удушающей красной волной и отхлынула, сменившись более страшным ледяным спокойствием.
Шерсть на загривке зверя стояла дыбом, глаза широко раскрыты, пасть оскалена.
Отвернув манжет брюк, Волков свободной рукой отлепил полоску «липучки», к которой был прикреплен маленький ключик, бесшумно разомкнул браслет и, освободив запястье, вернул полоску обратно за манжет.
Осторожно поднялся с пола, осмотрелся и, взяв в правую руку скалку, подошел к кухонной двери. В квартире явно кто-то был.
Скользнув в угол, Петр посмотрел на скалку и подумал: «Увидел бы кто – засмеяли».
– Эй, козлы! – сказал он громко обиженным тоном. – Вы чего творите-то?
Послышались шаги, дверь распахнулась, и кто-то самонадеянно резкий шагнул на кухню, подставив на секунду скалке бритый затылок.
– А-а!.. – жалобно вскрикнул Петр одновременно со звуком удара. Мягко закрывая дверь и подтаскивая грузное тело к батарее, он продолжал причитать:
– Не на… до!.. Зачем же нога-ами… А-а!.. Прицепив бритого бугая к болтавшимся на батарее наручникам, он увидел под распахнувшейся легкой курткой на брючном ремне мощный немецкий электрошок. «Ах ты, гад… Каской драться?»
– Ногами!..– вскрикнул он со всхлипом, прицельно попав носком ботинка в точку позади пельменеобразного уха.
Мельком заглянув в пустую ванную и, одним взглядом окинув прихожую, шагнул к приоткрытой двери в комнату, где, стоя к нему вполоборота и ошарашено глядя на зажатый в его руке электрошок, выдвигал ящик комода парень в полосатой рубашке.
– Гутен морген! Битте, аусвайс… – улыбнулся Петр.
Парень вышел из оцепенения, гибко присел на раскоряченных ногах, задрал почти вертикально локоть согнутой левой руки и выставил чуть согнутую правую с раскрытой ладонью.
– Ну так и есть. «Смертельная борицу»… Не спуская с парня глаз, Петр медленно и
мягко прошел в комнату, нехорошо оскалился
и тихо сказал:
– Сынок, мы ж не на татами. Я тебя зубами рвать буду.
Моментальный переброс электрошока из правой руки в левую, треск, голубая дуга – все это, отвлекая внимание, слилось в одно движение, и в тот же самый момент страшный удар ногой в пах сломал парня пополам и отбросил к стене.
– Ипон, – констатировал Петр, вынимая из заднего кармана брюк собственные наручники. Присел на корточки, похлопал бойца по карманам свободных светлых слаксов и из одного из них вынул свой телефон.
– Ну, дружок, – сказал укоризненно, глядя в безумно выпученные глаза. – Это уж и вовсе неспортивно.
Застегнул браслет вокруг запястья правой руки, пропустил под коленкой и пристегнул к лодыжке левой ноги.
– Так, – сказал, распрямляясь, – чем дальше, тем страньше…
Он задумчиво оглядел перерытую вторично комнату, походил, заглядывая за батареи, под диван, откидывая поролоновые подушки кресел и дивана. Затем вышел в прихожую и покрутил там головой в разные стороны. Открыл дверь туалета и посмотрел за унитазом, в ванной заглянул под ванну.
Зашел на кухню.
Здоровяк, пристегнутый к батарее, был еще в ауте, но уже утробно хрюкал и ворочал башкой.
– Что, дружок, похмелье? – нежно спросил Волков и, вынув из внутреннего.кармана пиджака плоскую коробочку, вытряхнул на ладонь пригоршню очень мелких таблеток. Убрав коробочку в карман, он открыл холодильник, вынул из него початую бутылку водки и отвинтил крышку. Подойдя к потерпевшему, поставил водку на пол и, стиснув ему щеки двумя пальцами, всыпал в открывшийся рот таблетки. Потом щедро залил их водкой, вставив горлышко в пасть и держа второй рукой челюсть снизу.
– Я понима-аю, мы не хотим, – приговаривал он, удерживая мычащую и пытающуюся отплевываться голову, – мы не любим, мы, наверное, спортом занимаемся, да? Нам нельзя-я, мы только ликерчик любим сладенький и дяденьков незнакомых электричеством пырять. Ну, там, кокса [1] дорожку-другую, и больше ни– ни.
Через несколько секунд клиент затих, тяжело посапывая и так и не открыв глаза.
– Вот и хорошо, маленький, вот и славно, – Петр ласково гладил его по бритой башке. – Будем баиньки. А дяденьков трогать не будем. Иные-то дяденьки и головку отшибить могут совсем, да? А так – она у нас есть, мы ей кушенькать будем. И вспоминать: что такое с нами случилось и как маму зовут.
Взяв бутылку, он прошел в комнату и проделал ту же процедуру со вторым.
Вернувшись на кухню, открыл дверцу мойки и вытащил оттуда помойное ведро.
На самом верху, среди яичной скорлупы и окурков, Волков увидел комочек белой тряпки. Осторожно взял в руки, встряхнул и расправил. Это была полоска белой хлопковой ткани шириной сантиметра два и длиной сантиметров шесть с характерно подрубленным краешком. Оглядевшись, он взял с буфета бумажную салфетку, аккуратно завернул в нее клочок футболки и положил в карман.
Ведро вернул на место.
Оставалось последнее – попросить, так сказать, провожающих на выход.
Петр достал сигарету, динькнул «Зиппой», затянулся и почувствовал, как зверь, утолив первый голод, по-щенячьи катается, выгибая спину, и болтает в воздухе лапами.
Он прищурился, погасил сигарету и, собрав свои и чужие браслеты, отстегнул у бугая от брючного ремня чехол электрошока, вставил машинку в чехол и опустил в карман.
Потом, натужно крякая, взвалил бугая на плечи и, спустившись на половину лестничного пролета, усадил, привалив спиной к окну, на широченный лестничный подоконник. Так же вынес и усадил второго.