Еще раз осмотрел квартиру, прихватил из кухни водочную бутылку с оставшимся на донышке глотком, нетронутую бутылку пива из холодильника и еще пару пустых пивных бутылок.
Запер дверь, спустился и расставил на подоконнике бутылки в соответствии с мизансценой.
Затем расстегнул на бритом штаны, перевернув, уложил его на пузо и спустил до колен брюки вместе с трусами. Второго – усадил на пол, в самый угол, предварительно тоже спустив штаны. Подумав, открыл пиво, вылил половину на причинное место сидящего на полу, а бутылку с остатками вставил в руку. Теперь тот сидел в луже желтоватой, чуть пенистой жидкости.
Вдруг что-то привлекло внимание Петра, он вгляделся – предмет, который беломраморные античные статуи не прикрывают фиговым листом, уже начал чернеть, но на нем еще явственно проступала татуировка: «хам».
– Вот ведь… – сказал сам себе Волков. Потом, отступив на пару шагов и глядя на композицию с режиссерским прищуром, произнес:
– Вообще-то не верю, но… может быть, может быть.
Опустившись еще на половину лестничного пролета, он позвонил в первую попавшуюся квартиру.
– Кто? – послышалось из-за двери.
– Вы что себе позволяете? – Петр вкрадчиво говорил спокойным глубоким баритоном, придав, однако, ему немного металла в обертонах, чтобы имитировать принадлежность оного как минимум депутату Петросовета. – Это вам сколько ж можно? Пьянки-гулянки, понимаешь, всякие до утра, соседи жалуются, а тут – вообще… Вы только посмотрите’ Нет, вы только посмотрите! Как хотите, а будем выселять. Просто будем вы-се-лять! Езжайте в свой Израиль… – неожиданно для самого себя почему-то добавил он, удивился и, пожав плечами, спокойно пошел вниз.
Он уже не видел, как, пощелкав замками, на площадку выглянул седой мужик лет шестидесяти пяти в невесть как сохранившейся до наших дней полосатой пижаме, покрутил головой и вдруг, ошалело уставившись наверх, охнул:
О-Ё-…бт!.. Мать твою… – и заорал дурным голосом в глубь квартиры: – Валентина! Вызывай милицию, на хер!..»
– И это правильно, – отметил Волков, вздрогнув от гулкого эха и выходя из парадной. – Не в Америке живем.
Жаркий июньский день уплывал куда-то на запад, чтобы там, в иных пространствах, мучить невыносимой жарой уже иные народы и государства. Санкт– Петербург, следуя своему обыкновению в пору белых ночей, погружался в день прохладный, несущий свою собственную реальность.
Петр Волков вернулся домой и застал друга сидящим у телевизора. Тот напряженно всматривался в экран, который раз перематывал видеокассету назад и пытался остановить на одном каком-то месте.
Из динамиков, без всякой музыкальной фонограммы, на всю квартиру задыхалась и чмокала, стонала и охала порнуха.
– Ходы записываешь?
– Подожди, Петя, подожди…– Гурскому удалось наконец поймать тот самый кадр. – Вот! Смотри.
На экране двое юношей, скорее даже подростков, весьма витиевато пользовали невероятно сексапильную блондинку, которая вся, вплоть до маски на лице, была упакована в черные кожаные секс-причиндалы.
– Ну и что?
– Видишь, здесь он немножко повернулся…
– Совсем охренел?
– Да я не про то. Лицо видишь?
– Ну… он вполоборота…
– А они нигде лицом в камеру не смотрят. Только вот в этом месте на пару секунд. И только вот этот парень. Там еще девка есть, она сейчас в кресле сидит и мастурбирует, тоже вроде малолетка, так ее вообще только со спины в самом начале показали, еще одетую. Потом, когда раздевалась, тоже со спины. А теперь – все что угодно, кроме личика. У них тут сюжет такой, вроде как школьники к учительнице домой пришли на дополнительные занятия. Вот она их и учит…
– Она же сама в своих причинных местах совершенно запуталась. Учит она их…
– Ханжа.
– А ты всегда с собой порнуху таскаешь?
– Я? Так это же твоя кассета. А ты как бы не в курсе?
– Отродясь не было.
– Вон там лежала, вместе со всеми, только на ней ничего не написано. Я поэтому и взял, дай, думаю, взгляну, что там.
– Все страньше и страньше… Может, оставил кто-нибудь? Разные у меня люди бывают время от времени. Я уезжал на пару недель, так здесь приятель начальника моего жил. Дай-ка взгляну, что за кассета. Точно не моя.
– Стой, стой. Я этого парня знаю, кажется. Где-то я его видел… Собственно, а где? А у Невельского в детдоме я его и видел! Точно. Только вот какой-то он здесь не совсем такой.
– Так, может, не он?
– Да точно он. Только помладше выглядит, поэтому я его не сразу и узнал. Они же в этом возрасте каждые полгода меняются. Вот оно, оказывается, как. Педагог ты наш, Песталоцци Макаренков… А можно узнать, где приятель твоего начальника эту кассету взял?
– Порнуха с малолетками на каждом углу продается. А он от жены скрывался, ну и… И вообще, может, это не он оставил.
– Может быть, может быть…
– А парень в самоволке где угодно мог оказаться совершенно самостоятельно.
– Мог, мог. Как же его зовут… Александр выключил телевизор и повернулся лицом к Волкову.
– Ну и как? Вообще?.. – он покрутил в воздухе растопыренной ладонью.
– Да так, – пожал плечами Петр, выходя из гостиной, – пошли на кухню. Ты мне вот чего скажи – у тебя есть друзья какие-нибудь, скукой там, однообразием жизни утомленные? – говорил он, вынимая из пакета всякую еду. Что-то засовывал в холодильник, что-то оставлял на столе для ужина. – Ну, которым приключений на свою жопу не хватает?
– Таких нет.
– Жалко.
– Петь, давай по маленькой для аппетита, а?
– Давай, – Волков достал из холодильника бутылку «Абсолюта» и налил в две рюмочки.
– Петя, признайся честно, ты – новый русский?
– А что, хорошая водка…
– Да не о том я. – И Гурский с демонстративным недоумением уставился на крохотные рюмки.
– М-да, что-то я совсем… – Петр потер переносицу, достал два больших стакана толстого стекла и плеснул в каждый граммов по сто. Александр взял маленькую рюмочку и перелил в свой стакан, вторую – другу.
– За победу?
– За нашу победу.
– Так что ты про друзей-то, скукой замученных, говорил?
– Так нет же их у тебя. А так бы сдал им свою квартирку на неделю. Больше, я думаю, не надо. Это уже фашизм.
Гурский поставил стакан на стол и крутил в руках, примеряясь, намазанный маслом тостик ржаного хлеба, на котором лежал салатный лист, тонкий ломтик ветчины, а сверху – в маленькой лужице майонеза, естественно, – посыпанные солью колечко лука и ломтик помидора.
– Так там же вроде все в порядке.
– Не-а.
– Что, опять?
– Ага…
– Ну, знаешь… И что, опять бойцы невидимого фронта?
– Не-а. – Надев яркий клеенчатый фартук, Петр аккуратно переворачивал на сковороде деревянной лопаткой нарезанную соломкой картошку. – Бойцы, но явно из другой структуры. А адресок тем не менее пасли. Что характерно. Но все равно шелупонь.
– Что, братва все-таки на этот раз? А говоришь – шелупонь…
– Братва, она разная. Ну что?
– Несвоевременно выпитая вторая, – Гурский назидательно поднял палец, – это бессмысленно выпитая первая.
– Мудро. Сам придумал?
– На Камчатке услышал. В хорошей компании.
– Мудро и изящно,– Петр налил по второй и взял изготовленную Гурским закуску. – А я бы сюда еще и горчички.
– Возможно, возможно. А мясо я буду жарить, а то ты пересушиваешь, так только в Испании готовят почему-то. А вот во Франции я вообще сырое ел. Фирменное блюдо в одном ресторане. «Каннибал» называется. На большой такой тарелке – кусок сырого мяса, два комка сырого фарша со специями и ко всему этому много-много всяких соусов. Вкусно-о… Но у нас такого мяса не достанешь, чтобы без глистов. За победу?
– За победу.
– И давай обо всем после ужина, а? В этом я, как Ниро Вульф.
– И что мы имеем с гуся? – Александр Адашев-Гурский закурил сигарету и откинулся в кресле. Волков сидел напротив за журнальным столиком и прихлебывал кофе.
– Ну что… Нашел я у тебя лоскуточек этот. И что, думаю, они все с ума посходили? Заехал к химику одному, есть у меня такой, еще с прежних времен, тот – экспресс-анализ, то-се…
– Наркота?