Павел быстро переложил Алисию на пол, развел ее руки в стороны, потом свел, развел… Теперь массаж… Только бы заставить сердце работать, дышать, жить. Только бы продержать ее до приезда врачей. Никогда раньше он не боролся за чужую жизнь, толком не знал, как это делается, лишь видел по телевизору, но отчаяние заставляет верить в свои сверхсилы.
Руки… Массаж… Руки… Пот капал с его лба на Алисию, во рту пересохло.
Массаж… Знать бы точно, сколько делать толчков, Павел остановился на счете: три на три. Ему показалось, три толчка и три серии искусственного дыхания будут правильными при реанимации.
Еще складывал и разводил руки, да хоть до завтрашнего утра он готов был стать медиком, лишь бы Алисия выжила.
Она вдруг вдохнула, широко распахнув глаза.
– Алиса… – вымученно и хрипло рассмеялся Павел. – Алиса, ты… ты молодец… Не пугай меня больше, ладно? – Она зашевелила губами, Павел наклонился, подставив ухо. – Что? Нет, лучше молчи, береги силы.
Алисия не послушалась, хотя строптивость не ее черта, и повторила беспокойным шепотом:
– Павлик, не вини себя… это я глупая…
– «Скорую» вызывали? – раздался долгожданный голос, вселивший реальную надежду.
Сквозь белесую пелену, вероятно, это пот заливал глаза, Павел увидел людей, но сил у него хватило только махнуть рукой, мол, сюда идите. Подняться он был не в состоянии, отполз на четвереньках от жены, уступив место профессионалам. У кресла Павел сел и запрокинул голову, уложив ее на сиденье, теперь ему надо было успокоиться, унять дрожь в теле, но вдруг услышал:
– Не дышит… Пульса нет… Зрачки не реагируют…
– Как – нет?! – простонал Павел, вернув голову в вертикальное положение. – Был! Пульс был, она дышала… только что говорила со мной…
Но кто бы его услышал в этой суматохе?
Арсений Александрович тронул дочь за руку:
– Софи, вернись на землю.
Папа произносил ее имя на французский манер, так он же аристократ в тридцать втором колене, а София в себе аристократизма не ощущала, потому предпочитала о великих предках помалкивать. Она вернулась, но к помидорам:
– М-м, томатики… улетные! Скажи своей ухажерке, что она волшебница. И попроси еще.
– Откуда ты знаешь, что банку презентовала моя приятельница?
– Ха! Никому не придет в голову представить тебя у плиты консервирующим помидоры. Кстати, верхняя или нижняя подкормила?
– Нижняя.
Доедая помидор и кусок курицы, София повела бровями:
– М-м-м, нижняя мне больше нравится, у нее хоть фигура.
– Прошлый раз ты отдала предпочтение верхней как раз из-за фигуры.
– Да? Наверное, мое предпочтение зависит от конкретного блюда, которое я поедаю у тебя. Но губа у них не дура, ты же у меня красавец, хоть и седой… Ой, извини, мне звонят!
Телефон лежал в сумочке, а сумочка – в прихожей, каким образом София услышала мелодию звонка, если Арсений Александрович не слышал? А со слухом у него полный порядок, скорей всего, дочь обладает уникальными способностями улавливать колебания воздуха. Полагая, что со звонком свидание с Софией закончится, если судить по тому, в каком темпе она умчалась в прихожую, отец побрел за ней, встал у дверного проема, опершись плечом о стену и сунув руки в карманы брюк.
– Да, Артем? – щебетала дочь, стоя к отцу спиной. – Отвезешь? Замечательно! Приезжай к дому папы… Ты у подъезда? Все, бегу, бегу… Па!
Она думала, отец на кухне, обернулась и встретилась с ним взглядом – понимающим, не осуждающим, добрейшим. Найдется ли в мире еще такой отец, как у нее? К сожалению, земля ограничивает появление на свет идеально прекрасных людей как внешне, так и духовно, и делается это для того, по-видимому, чтобы было на кого равняться, к кому тянуться. Но большинство устраивает животно-плебейский уровень жизни, а люди высшей пробы вызывают даже не зависть – агрессию. Должно быть, в тех, кто выгодно отличается от безликой массы, они видят, словно в зеркале, собственное ничто. Впрочем, если бы вокруг все были подобны отцу Софии, наступила бы скука, ведь одинаковость и есть безликость, значит, идеальный мир все равно страдал бы от несовершенства.
Она запретила отцу задавать вопросы, запрет, конечно, не носил категоричного характера, тем не менее Арсений Александрович никогда не переступит черту, которую провела дочь. Софии хотелось бы поделиться с ним, но, к сожалению, ее мудрый и великодушный папа многого не поймет и не примет, а углубится в переживания, что не прибавит ему здоровья. Остается попрощаться извиняющимся тоном: