В парковый день летчики находятся в классах. На СКП место руководителя полетами занимает заместитель Здатченко по инженерно-технической службе. Всепогодный истребитель вооружен грозным оружием. Много надо знать техникам и механикам, чтобы обслуживать такую машину.
Сегодня внеочередной парковый день. Назначен он после ЧП. В среду, во время полетов третьей эскадрильи, один летчик заметил какую-то неисправность и прекратил разбег своего истребителя. Полеты сразу отменили. Полковник Здатченко приказал проверить все боевые машины под личную ответственность инженера полка, чтобы впредь исключить все предпосылки к происшествиям. Отдав нужные распоряжения, он приказал шоферу ехать на стоянку третьей эскадрильи, чтобы самому разобраться в случившемся.
Полковник жадно курил. Его лицо выражало крайнее раздражение, а сросшиеся густые брови были строго нахмурены. Думал о виновнике срыва полетов — механике по приборам. Его придется наказать, а летчику, вовремя прекратившему полет, объявить благодарность.
Механик по приборам стоял перед Здатченко, испуганно моргая, прижимая руки к бокам. Беспрестанно шмыгал красным носом.
— Вы поняли, что наделали?
— Товарищ командир, я не хотел. Все винты прикрутил. Я не хотел этого! — Механик вдруг трескуче закашлялся, сотрясаясь всем телом.
— Лейтенант, — глухо сказал командир полка и недовольно посмотрел на техника самолета, — разве вы не заметили, что механик болен. У него грипп. Немедленно отправьте его к врачу. А вас, техник-лейтенант, я должен наказать!..
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Сироткин-старший не спеша перечитывал письмо сыну:
«Здравствуй, Роман!
Мы с матерью низко тебе кланяемся и сообщаем, что живы и здоровы. Все наши соседи о тебе спрашивают, а я хвалюсь твоими успехами. Лейтенанту Кузовлеву от нас с матерью передай привет. Уверен, что и другие летчики у вас такие же хорошие!
Я рад, что тебя определили в авиацию. В войну я и сам чуть не стал авиатором… Ты знаешь об этом. Надоел уже своими рассказами.
Тебе совет: выполняй, сын, свой долг честно, служи Родине на совесть. Всегда помни, что ты ее защитник. И об отце, фронтовике, не забывай…»
Иван Данилович прервал чтение: «Что я ему все о войне, да о войне… У них в полку, почитай, много других забот… Идет учеба, занятия… Теперь другие дола, не такие, как у нас в те суровые годы… Можно ли все время учить на наших примерах?» — Сироткин-старший задумался. И так прикидывал и этак вспоминал свою солдатскую долю, помнил и рассказы сына о службе. И окончательно пришел к мысли, что фронтовой опыт даже очень может сгодиться им, молодым…
Пожалуй, не сосчитать всех боев, в которых довелось воевать Сироткину. Где занимал оборону, где сходился с фашистами в рукопашную. А сколько дорог перемеряно?
Тогда в киевской комендатуре их всех выбравшихся из окружения направили в только что сформированные полки и батальоны. Так Иван Сироткин оказался в роте 401-го стрелкового полка.
Бойцы шли строем по четверо, тяжело колотя каблуками по брусчатой мостовой. Колонна свернула налево и вышла из переулка на Крещатик около самого рынка.
Иван Сироткин припоминал рассказы Федько и убеждался, что красивее города он не видел. Зеленые ровные улицы, просторные площади и залитый солнцем могучий Днепр. Он хотел отыскать Прорезную улицу, где жила мать Федько.
Около тротуара ощетинились колючие ежи, сваренные из толстых тавровых балок и железнодорожных рельсов. Улицу по всей ширине распластали глубокие окопы, а рядом с узкими проездами поднялись баррикады из мешков с песком. «Только бы фашисты не прорвались в город!» — думал Иван, глядя на все эти приготовления к жестоким боям. Он горько переживал отступление и готов был лучше умереть, чем опять отступить. 29-й армейский корпус немцев прорвал укрепленный район, но с большими потерями был отброшен от города. Неудача не остановила фашистов, и они по-прежнему рвались к городу.
Словно невзначай Сироткин поглядывал на соседа.
Молодой розовощекий лейтенант в новой необмятой шинели, с красной звездочкой на пилотке, в скрипучих ремнях, издали заметив женщин, роющих окопы, молодцевато расправил плечи и, стараясь произвести впечатление, громко прокричал:
— Споем?