— Коханый, коханый, — шептала на ухо.
Война бросила их в объятия друг друга, и они торопились познать радость любви, боясь, что каждое свидание и поцелуй могут оказаться последними…
Лугового оглушило счастье. «Это любовь, любовь!» — повторял он про себя.
Здесь шли тяжелые бои. Глухие разрывы долетали до аэродрома, и Николай слышал их, когда заруливал Як-3 на стоянку. Снег слепил глаза. За острыми застругами щетками выбивались срезанные стебли пшеницы. Сбоку полосы сиротливо стоял высокий гусеничный трактор с огромным катком. Мотор работал, и из короткой трубы в морозный воздух выстреливали черные кольца дыма. «Греется тракторист», — почти с любовью подумал о нем летчик. Он на всю жизнь запомнил того случайного попутчика с трактором на дороге…
Скрип снега вернул Лугового к действительности. Подходил подполковник Сидоренко. Мороз нажег его обгоревшее лицо, и оно выглядело необычно красным.
— Знатный морозец! — сказал он, потирая руки. — Перчатки надо было надеть, да забыл где-то.
— Градусов двадцать пять, не меньше.
— Понял, куда мы прилетели?
— Сталинград будем прикрывать! — бойко ответил Луговой.
— Не только прикрывать, — спокойно возразил командир полка, — а завоевывать господство в воздухе. Задача трудная. Встретим здесь настоящих фашистских тузов.
Луговой задумчиво кивнул. Он вспомнил, о ночном разговоре в землянке, когда вернулся со своей «Чайкой». Подполковник тогда много рассказывал об Испании…
— Трудно здесь, — задумчиво, словно рассуждая сам с собой, сказал Сидоренко. — Обстрелянных летчиков — раз-два и обчелся, а натаскивать молодых некогда. Здесь действуют асы эскадрильи «Удет» и «Вольных охотников». Богомолов после ранения устает. Хочешь летать со мной ведомым?
Луговой чуть не подпрыгнул от радости, как в детстве. Но тут же заволновался. Сумеет ли он заменить Богомолова? Богомолов и Сидоренко — лучшая пара воздушных бойцов. Они всех восхищали своим умением, храбростью и слетанностью. Они, как два отличных музыканта, чутко улавливали каждое движение друг друга.
Сидоренко не любил объявлять план на вылет, всегда действовал в зависимости от обстоятельств. Но тактический прием оставался неизменным: пара уходила в свободный поиск. Позже такие вылеты станут называться «охотой».
Ведомый выбирал лучшее место для засады. Истребители прижимались к облакам или ныряли в их молочный туман — маскировались. Появлялись немецкие бомбардировщики — и пара истребителей устремлялась на них, пронзая с высоты, как пущенные копья. К земле летели горящие самолеты с фашистскими крестами, а истребители снова уходили в облака, закрываясь слепящим солнцем, для повторной атаки.
Не знал Луговой, что капитан Богомолов часто спорил с Сидоренко: «Не терплю атак исподтишка. Надо драться открыто, вызывать на дуэль!»
«Не чуди, Богомолов, — резко обрывал Сидоренко. — Рыцарские поединки кончились. Некогда обучать фашистов манерам высшего тона. Пока у них превосходство в воздухе. Наша задача с тобой сбивать и сбивать. Война! Не гоняться за «мессерами» надо, а уничтожать. Похоронил хоть одного с бомбами, считай, что спас не одну сотню пехотинцев.
«Я истребитель, должен драться!» — горячился Богомолов.
«Не драться, а уничтожать, как уничтожают заразу всеми средствами!»
Сидоренко много повидал на своем веку. А сейчас жил словно второй жизнью. Одна для него — Испания, а вторая началась на границе и продолжается до сих пор, уже на ковыльной земле Сталинграда. Он с болью переживал каждую неудачу на фронте, гибель своих летчиков. Жил в тревоге: почему дали фашистам дойти до Волги? Он очень устал, но в этом никому не признавался. Готов был в день делать по пятнадцать — двадцать вылетов, чтобы только сберечь молодых летчиков из ускоренного выпуска, в каждом бою загораживать их собой от атак «мессершмиттов».
Сидоренко во время вылета заставлял Богомолова меняться местами, становился ведомым, как будто хотел посмотреть на действия летчика со стороны. Чувствуя ответственность, Богомолов атаковал фашистские самолеты дерзко, стрелял из трудных положений. Порой казалось, что он нарочно усложнял обстановку.
Луговой вспомнил, как, подбирая однажды группы для очередного вылета, Богомолов сказал:
— Я веду четверку! Ударная группа. Прикрывать будет Луговой. — Минуту помедлил, решая что-то про себя, и добавил: — Ведомый Родин.
Лейтенант уронил голову. Лицо посерело, и большие оттопыренные уши побелели, как лоскуты бумаги. Николай отвернулся, чтобы не смотреть на Родина. Он, Луговой, вылетал второй раз. Утренним боен был недоволен. Завязалась свалка с истребителями противника, но сбить не сбили. Пропустили двух бомбардировщиков. Надо было сейчас лететь с кем-то другим, а не с Родиным, но больше никого не было.