Заиграли фокстрот, и пары потянулись к центру зала. Захарушкин быстро подхватил Надю, уверенно повел ее в такт музыки. Кузовлев сел на стул недалеко от оркестра.
— Владимир, почему вы сегодня такой неразговорчивый? Что случилось? — спросила Надя, когда Захарушкин подвел ее после танца к сцене. — Вы не умеете злиться. Это вам не идет. Я разглажу ваши морщинки. — Она осторожно потерла его лоб.
Ее прикосновение произвело чудесное действие. Кузовлев оттаял, почувствовал всю глупость своей обиды. За что он, собственно, обиделся? Не так посмотрела? А как ей смотреть на него? Разобраться — он ее совершенно не знает, а по одному впечатлению судить нельзя. Не знает он хорошо и Наташу, о которой так много думает день и ночь. Наверное, так устроен человек, чтобы постоянно о ком-то думать. До сих пор не знает — любовь у него к Наташе или только увлечение? А свою единственную девушку, может быть, он еще не встретил? Не окажется ли она где-то здесь? Он внимательно всматривался в лицо Нади, Те же веснушки и глубокие ямочки на щеках, что и у Наташи. И глаза красивые — большие, с длинными ресницами…
— Второй танец мой, — решительно сказал Кузовлев и взял Надю за руку.
То и дело рядом с ними оказывался Захарушкин с Зоей. Они нарочно толкали их, но ни Кузовлев, ни Надя не обращали на это внимания. Более того: Константин его не раздражал, как прежде. Сейчас он прощал ему все его мальчишеские выходки.
— Надя! Надежда Кирилловна! Я с ног сбилась, — громко позвала школьная нянечка, запыхавшись вбегая в зал.
— Что случилось?
— Мальчишка из изолятора убежал.
— Кто?
— Хосейка..
— Я его уложила в постель. — Надя растерянно посмотрела на Кузовлева. — Врач подозревает воспаление легких. В море рыбу ловил. Днем мерила температуру: тридцать восемь и девять! Что теперь с ним будет?
Учительницы раздетые выбежали из Дома офицеров. Кузовлев и Захарушкин последовали за ними, надеясь помочь в случившейся беде.
— Надо доложить дежурному по части. Пусть объявляют тревогу, — серьезно сказал Захарушкин.
— Правильно, — согласился Кузовлев.
— Думаешь, мальчишка далеко убежал? — спросил Константин.
— В тундре поди-ка найди его, — резонно заметил Владимир, да и ночью запрещено подымать вертолеты.
— Разве это ночь? — пожал плечами Константин. — Так, одно название. Я в штаб! — Захарушкин свернул на широкую улицу.
Кузовлев и другие офицеры прибежали в интернат. Полуодетые дети выглядывали из открытых дверей спален.
— Ты Небене? — спросил Кузовлев у девочки с черными косичками.
— Я Окся.
— Окся? Художница?
Девочка покраснела и спряталась за спину подруги.
— Небене, — спросила Зоя взволнованно, — вы с Оксей должны знать, куда убежал Хосейка.
Из спальни вышла девочка в оленьей малице. На голове красный платок.
— Чум надо искать. Отец Хосейки стоял около озера Ямбо-то.
— Далеко озеро?
— Далеко, близко — не знаю. Два раза олешек надо кормить, пока они добегут с нартами.
— Я слышала, олени за один перегон пробегают пятнадцать километров, — вспомнила Надя.
— Надя, проведи меня в кабинет директора. Надо позвонить командиру полка, — сказал Кузовлев.
Он не успел набрать номер, как вдруг, сильно завывая, разорвал сонную тишину поселка ревун. Сирена непрерывно гудела, поднимая людей с постелей, вселяя тревогу и беспокойство.
— Тревога! Я должен быть в полку. Отыщем Хосейку, не волнуйтесь, — успокаивал он взволнованных учительниц.
Вездеход круто развернулся и пошел через тундру, кроша стальными гусеницами нерастаявшие наметы снега, лед, камни, пересекая мелкие ручейки, речушки и расплесканные озерца.
Сержант Сироткин долгим взглядом провожал уходящую машину, пока она не скрылась в низине. Плотнее закутался в зеленую плащ-палатку и хмуро посмотрел на черное, облачное небо. Ветер еще доносил до него подвывающий звук мотора. Шофер несколько раз глушил его на коротких остановках и высаживал очередного солдата или офицера. Растянувшись широкой цепочкой, они должны дойти до озера Ямбо-то и отыскать мальчика.
Сироткина ночью подняли по тревоге. С вечера он не находил себе места от зубной боли, только пригрелся — разбудили. Сейчас он дрожал от пронизывающей сырости. Мелкий дождь сек лицо косыми струями, заливал сапоги, холодил руки, а зуб разболелся с новой силой.