И именно сегодня, когда он как бы подводил итог своего жизненного пути и, что неотделимо от его жизни, летного мастерства, его особо потянуло к воспоминаниям…
В те короткие минуты, когда Луговой приходил в себя, он пытался вспомнить, что же с ним произошло, но мысли путались, и ни на чем определенном он не мог сосредоточиться. Выбившись из сил, забывался в недолгом тревожном сне. Пробуждался от испуга. Снова тело лизали хвостатые языки пламени, душил дым, но он не выпускал раскаленную ручку истребителя. Он во что бы то ни стало старался спасти машину и долго не выпрыгивал с парашютом. Но раздался взрыв, полыхнувшее пламя ослепило, а потом все померкло…
Порой ему казалось, что он отчетливо слышит перестук колес, но не мог вспомнить, как оказался в поезде, и не знал, куда его везут. Часто кто-то подсаживался к нему. Он слышал тихий женский голос и старался представить себе женщину, которая ухаживала за ним. Он любил и ждал те минуты, когда она осторожно гладила мягкой рукой по голове и говорила с искренней материнской заботой:
— Миленький, надо кушать!
Он отрицательно качал головой, но она насильно вливала ему в рот с ложки бульон или всовывала маленькие кусочки мяса.
Николаю казалось, что он лежал на спине без движения уже целую вечность. Сон к нему не шел, зато воспоминания одолели. То он дрался в воздушных боях, то шел в атаки, стрелял… Но больше всего его мучило собственное бездействие. Силился понять, что с ним произошло и когда наконец кончится эта длинная-предлинная ночь…
Однажды он со всей ясностью понял, что ослеп. От этой мысли его бросило в холодный липкий пот. Но спрашивать у женщины ничего не стал. Вытащив из-под одеяла правую руку, ощупал забинтованное лицо и голову. Установил, что в гипсе левая рука и обе ноги.
— Миленький, поедем потихоньку! — однажды ласково сказала женщина.
Ему показалось, что голос ее дрогнул и в нем зазвучало что-то похожее на страдание. Снова попытался представить женщину по ее певучему, доброму голосу, но все милые ласковые женщины в его представлении были похожи на Маришку. Последний раз он видел свою любимую на телеге. Она стояла во весь рост, залитая солнцем, размахивая вожжами, подгоняла каурую лошадку и громко пела веселую песенку…
Он понял, что его перевезли в другое помещение, над ним наклонился мужчина и задышал в лицо табаком.
— Я легонько уколю! — сказал он так, как говорила с ним медсестра.
Они все почему-то обращались с ним так, как обращаются с малыми детьми. Это обидело его. Ладно медсестра — женщина. А то еще и врач. Он уже хотел было возмутиться, но кто-то его ужалил. Голову и руки крепко держали. На миг он испугался, что его бросили одного — голоса мужчины и знакомой женщины долетали откуда-то издалека… Но через минуту летчик услышал хирурга:
— Сейчас отрежем и пришьем!
Голос врача успокоил. Он порывался сказать, что ничего не боится, пусть смелее оперирует. Ему необходимо видеть, потому что он летчик и без истребителя жизни у него нет и не будет. Ради этого он готов перенести все страдания. Сознание затуманилось, и показалось, что он проваливается в глубокую пропасть.
А в это время врач приступил к сложнейшей, ювелирной операции: вырезал кусочки кожи на груди летчика и пересаживал на лицо. И время от времени бормотал себе под нос:
— Сейчас отрежем и пришьем!
Он работал, как портной, которому необходимо заштуковать старый перелицованный костюм. Наконец-то он смог распрямить спину. Трудная операция длилась четыре часа. Усталым движением стащил с лица маску и положил руку на грудь летчика.
— Молодец!
— Сколько я его ни перебинтовывала, никогда не кричал, — сказала сестра.
— Как вы думаете, — задумчиво спросил профессор, — что он хочет? — И сам себе ответил: — Летать.
— А он сможет летать? — заинтересованно спросила сестра.
— Сомневаюсь… Семьдесят пять процентов ожога. Меня до сих пор беспокоят его глаза. Мы с вами сделали все, что в наших силах, и даже больше. Теперь дело за окулистом. Вы сколько раз давали ему кровь? — спросил хирург у сестры.
— Три.
— А сколько переливаний крови?
— Шестнадцать.
Луговой не слышал этого разговора. Его на каталке перевезли в палату, дали кислород. На край койки присела хирургическая сестра, напряженно смотря на белые бинты, плотно закрывающие лицо и голову.