С 1972 года, когда я поднялся достаточно высоко, то есть готовился войти в ближний круг руководства стран советского блока, я пришел к пониманию, что рано или поздно должен буду собрать все свое мужество и порвать с обществом зла, которое, я был уверен, в конечном счете либо без лишнего шума потерпит крах, либо станет причиной международного катаклизма. Впрочем, как оказалось, осуществить на практике такой шаг было намного труднее, чем планировать его теоретически.
Причиной трусости могут явиться привилегии, что и произошло в моем случае. Коммунистические правители всегда были весьма щедры к руководителям шпионских служб, пока те им не надоедали – и тогда с ними «завязывали». Мне оказалось нелегко отказаться от своей безмерно роскошной жизни элиты румынского общества, от бухарестской виллы с плавательным бассейном и сауной, парка автомобилей с водителями, дачи на Черном море и охотничьих домиков в Карпатских горах. Слово «невозвращенец», которое использовалось американским правительством в отношении чиновников стран советского блока, избравших свободу на Западе, также привносило ощущение колодок каторжанина и по значению пугающе приближалось к слову «предатель».
Перспектива вовлечения в политические убийства стала каплей, наконец переполнившей чашу моей нерешительности. В воскресенье 23 июля 1978 года я вылетел в Бонн, где должен был передать послание Чаушеску канцлеру ФРГ Гельмуту Шмидту. Советский руководитель Леонид Брежнев попросил Чаушеску помочь выкрасть чертежи и технологию создания военного самолета вертикального взлета и посадки, разработанного корпорацией «Фоккер», основным производителем авиационной техники в ФРГ. В Кремле полагали, что смогут использовать «независимого» Чаушеску для обеспечения строительства совместного с корпорацией «Фоккер» предприятия по производству гражданского самолета «Фоккер-614». Этот шаг предоставит прекрасные возможности выкрасть технологию производства самолета вертикального взлета и посадки. Немецкий канцлер не одобрил идею создания совместного предприятия, справедливо опасаясь, что в этом случае секретные военные технологии могли бы оказаться в Москве.
– Убедитесь, что смогли вбить в его толстый немецкий череп следующую мысль: Москва никогда ничего не получит, – проинструктировал меня Чаушеску после того, как закончил диктовать послание западногерманскому канцлеру. – И обещайте ему все, что он только пожелает.
В то воскресенье на моем рейсе румынской авиакомпании “TAROM” в Вену, где я должен был для продолжения поездки пересесть на австрийский самолет, внезапно стихла музыка, и женский голос сделал плохо различимое объявление на румынском и немецком языках: «Дамы и господа, наш самолет через несколько минут совершит посадку в аэропорту Швехат. Командир корабля Георгеску и экипаж желают вам приятного пребывания в Вене и надеются, вы скоро вновь воспользуетесь услугами авиакомпании “TAROM”».
Не успела дверь самолета открыться, как на его борту появился посол Румынии в Вене Думитру Аниною, чья жена была офицером под прикрытием Департамента внешней информации Румынии.
– Добро пожаловать в Вену, товарищ государственный секретарь, – громко поприветствовал он меня, упомянув должность прикрытия, и потянулся за моим портфелем. – Нам предстоит совместный обед.
Когда мы направлялись в зал для VIP-пассажиров, я последний раз бросил через плечо взгляд на белый лайнер BAC 1–11 с румынским флагом на хвосте. Я знал, что летел рейсом авиакомпании “TAROM ” последний раз.
Спустя два дня черное такси высадило меня перед посольством Соединенных Штатов в Бонне. Как только я вступил на тротуар, у меня учащенно забилось сердце и резко запульсировало в висках. Во рту пересохло, как от «заморозки» у дантиста, ладони стали непривычно влажными. Несколькими быстрыми шагами я пересек тротуар и вошел внутрь.
Небольшая комната для посетителей была переполнена. Когда я вошел, статная женщина, втиснутая в шикарный костюм «сафари» цвета хаки и увешанная несколькими фунтами драгоценностей из золота, которая небрежно прислонялась к стене рядом с входной дверью, резко прервала разговор со своим собеседником. Она долго разглядывала меня с ног до головы, как и ее компаньон, невысокого роста пухлый мужчина в плохо сидевшем на нем костюме из светло-серого шелка. Некоторые другие посетители также обернулись посмотреть на меня. Даже старомодно одетый бюрократ с черными нарукавниками за окошком, похожим на окошко кассы, поднял глаза, чтобы взглянуть на меня. Короче говоря, вся комната, казалось, внимательно изучала меня.