— Вот полученные мною инструкции, профессор, — добавил я, складывая письмо. — Горячо надеюсь, что вы поедете со мной, так как я, с моими ограниченными способностями, едва ли смогу один разобраться в подобном вопросе.
— Верно, Мэлоун! Верно! — замурлыкал великий человек. — Хотя вы и не лишены природного ума, но я согласен, что такая умственная нагрузка окажется вам несколько не под силу. Эти безобразные люди, звонившие по телефону, уже оторвали меня от работы, а потому новая помеха вряд ли будет иметь существенное значение. Я занят ответом этому итальянскому шуту Мазотти, взгляд которого на личиночное развитие тропических термитов вызывает у меня улыбку и презрение. Но я могу отложить полное разоблачение этого шарлатана на вечер. А пока что я к вашим услугам.
Таким вот образом в то октябрьское утро я оказался вместе с профессором Чэлленджером в вагоне подземной дороги. Мы неслись в северную часть Лондона, навстречу, как потом оказалось, одному из самых странных приключений в моей жизни.
Прежде чем покинуть дом Чэлленджера, я удостоверился по телефону, что интересовавший нас человек дома, и предупредил его о нашем приезде. Он жил в комфортабельной квартире в Хампстэде и заставил нас дожидаться почти целых полчаса в приемной, в то время как сам вел оживленный разговор с группой посетителей. Наконец посетители прошли в переднюю и стали прощаться.
Входная дверь закрылась за ними, и в следующий момент Теодор Немор вошел в приемную. Я как сейчас вижу его, стоящего в лучах яркого солнца, потирающего длинные худощавые руки и разглядывающего нас умными желтыми глазами.
Это был толстый, небольшого роста человек. Непонятно почему казалось, что в его фигуре есть какой-то физический недостаток, — ну, словно горбун без горба. Его широкая расплывчатая физиономия напоминала недопеченный пирог; она была такого же цвета и такая же рыхлая и влажная; на этом бледном фоне четко выделялись украшавшие ее угри и бородавки. Глаза у него были, как у кошки, а над отвисшими мокрыми, слюнявыми губами торчали кошачьи же, жидкие, длинные, топорщившиеся усы. Вся физиономия его имела вульгарный и отталкивающий, вид. Но над бровями начинался превосходной формы черепной свод, какой мне редко приходилось видеть. Даже шляпа самого Чэлленджера пришлась бы впору на эту великолепную голову. Если, судя по нижней части лица, Теодор Немор производил впечатление злонамеренного, гнусного субъекта, то, судя по верхней, его можно было причислить к великим мировым мыслителям и философам.
— Итак, джентльмены, — заговорил он бархатным голосом, с едва уловимым иностранным акцентом, — насколько я понял из нашей короткой беседы по телефону, вы приехали подробно познакомиться с дезинтегратором Немора. Не так ли?
— Совершенно верно.
— Позвольте спросить, являетесь ли вы представителями британского правительства?
— Вовсе нет! Я — корреспондент, а это — профессор Чэлленджер.
— Весьма уважаемое имя. Имя европейского звучания!
Желтые клыки его блеснули в услужливо-приятной улыбке.
— Я хотел только сказать, что британское правительство потеряло представлявшуюся ему возможность. А что конкретно оно обнаружит впоследствии? Возможно, что также и свое господство. Я готов был продать свое открытие первому правительству, которое пойдет на мои денежные условия, и, если изобретение мое попало уже в руки тех, к кому ваше правительство относится неодобрительно, кабинету министров остается винить самого себя.
— Так вы продали свой секрет? — живо спросил я.
— За назначенную мною цену.
— Значит, он известен не только вам, но и другим лицам?
— Нет, сэр, — он дотронулся до своего большого лба. — Вот сейф, в котором надежно заперт этот секрет. Сейф лучше всякого стального, а целость его обеспечивает нечто лучшее, чем самый хитроумный ключ. Одни лица, возможно, знают одну часть тайны, другие — другую. Но никто в мире, кроме меня, не знает всей ее совокупности.