— Чего тогда время терять? Давай думать, как красить будем.
Ция не двинула и пальцем.
— Предлагаю половину вам, половину мне. Что вы хотите нарисовать для Марии?
Снова плюхнувшись на скамейку, Юра призадумался. Вот правда, что бы он хотел нарисовать? Сходу непонятно. Но это сходу, а если немного напрячься, то всё станет ясно. Жаль только, это было самое нелюбимое занятие. Хотя ради сестры…
— Давай, как ты катаешь Машку.
Сзади подлетел мелкий дрон, похожий на те, которые вокруг чучела летали.
— Тогда я нарисую, как вы едете на «Соломинке».
Садовый робот радостно подставил разноцветный бок.
***
— Машка, пошли!
Ну как всегда, Юра потащил куда-то сестру, как только увидел. Ни «привет», ни даже «нет времени объяснять» не сказал. Сразу потащил вон из дома. Хоть рюкзак получилось снять.
— Ну что-о? — девочка изо всех сил старалась не упасть на лестнице.
— Увидишь!
И продолжил тянуть, как ни в чём не бывало. К счастью, они жили невысоко и скоро ступеньки кончились. Можно было спокойно вздохнуть. Если остановиться. Как раз этого брат сделать не давал: торопился непонятно куда. А Маша по привычке возмущалась по дороге. Хотя скорее пищала — как птенец в щенячьей пасти. То есть без толку.
В этот раз бежать пришлось недалеко. Слишком уж недалеко — до выхода во двор, почти до лавочки. Маша сразу поняла почему. Как тут не понять? Ция ждёт!
Подруга сидела на скамейке, сложив руки на коленях. Вся красивая, в платье, и тоненькая такая! Только всё равно большая. И вместо лица опять стекляшка. Вот бы мордочку пририсовать, с улыбочкой.
Хотелось восхититься, но ни словечка не получалось. Сначала надо было немного отдышаться, подождать. В эту минуту Ция заговорила:
— Не спешите. У нас много времени, чтобы пообщаться.
— Ция! — девочка поспешила обнять её. — Ты теперь такая красотуля!
Тем временем брат с довольной ухмылкой подошёл сзади.
— Рада, что вам понравилась эта оболочка. Вас ведь так и не наказали?
— Не-а, — за сестру отвечал Юра, — мама побурчала ток и отпустила. Сегодня ещё и уроков было мало, — с удовольствием потянулся.
— У тебя мало, а у нас ругались, что ты опять прогулял.
Маша недовольно скрестила руки на груди. Так что умоляюще глядеть пришлось на Цию. Но не помогло.
— Вам придётся отвечать за этот проступок, Юрий. Я не могу всё время просить за вас.
От улыбки брата не осталось и следа. Он сморщился как пельмень и точно так же плюхнулся рядом с Цией на скамейку.
— Ну и ладно. Не первый раз.
И плавал так недовольно в кастрюльке. Маша хихикнула.
— Чу! Мы тут тебе вообще-то подарок сделали.
— Подарок? — девочка недоверчиво посмотрела на Юру. — Правда что ль?
— Правда. Только тебе не дадим, потому что бяка!
Этот пельмень не только плавал недовольно, он ещё и булькал. И противно как!
— Не стоит ссориться, — спасибо Цие, не дала разодраться. — Лучше позвольте показать наш подарок.
Тут Маша заметила, как к ним подъехал маленький, не больше кошки, робот. Весь в панцире, как улитка, только глаз спереди торчал. А на панцире этом рисунок, сбоку. Нужно только обойти…
— Ой, а это?..
— Мы!
Конечно же, Юра не дал договорить, но на вопрос ответил. Вот и оплеуху дать хочется, и не надо. Правда ведь они. Вчера, когда шли домой. Маша на плечах Ции и Юра на «Соломинке». Только первое нарисовано чуть кривенько, вот точно как брат рисовал бы, а второе словно из музея. Будто Шишкин медведей нарисовал, только вместо них выбрал Юру. И правильно сделал.
— Мы с Юрием нарисовали это с помощью дрона. Одну половину я, вторую — он.
Одну…
— Ты сама? Прям-прям сама решила нарисовать и нарисовала?
— Да. Вчера я поговорила с Марком Игнатьевичем…
И Маша услышала то, что совсем недавно Ция рассказала Юре. Слегка расстроилась, не без того — не она, получается, научила творить. Но тут же развеселилась. Не она, так не она. Главное, что может. Сама!
— Вот видишь. Я была права, — тихо, но с удовольствием ответила девочка. — Скоро поймёшь, что живая.
— Возможно, — только и сказала Ция. — Однако, если вас порадует, сегодня я поняла, что способна радоваться.
Брат с сестрой внимательно слушали Цию. Она мерно, не спеша открыла им, о чём думала с утра и как пришла к этому чуду — она может радоваться! Жаль только тогда, когда нет проблем. Они же часто есть. Всегда почти.
— Ничего, и хорошему радоваться научим. Ток дай волю.
В этом, как и во всём на свете, Юра был уверен. Даже ухмыльнулся. Маше же не очень-то и хотелось с ним спорить. Лучше вместе это устроить. Но сперва…
— Спасибо за подарок.
Она ещё раз обняла Цию, в благодарность. Она заодно и порадуется, что всё хорошо. Жаль только, не покажет. Лица-то нет.
— Скажи, Ция, а ты, — Маша чуть отстранилась, — радуешься сейчас?
— Да. Вам понравилось, значит, ничего плохого. Я рада.
— Но по тебе не видно, — с наигранной обиды Маша начала свой план. — Ты сидишь как статуя и не понятно. Может, ты врёшь?
Юра быстро поддержал:
— Ага. А сама корчишь рожи — мы-то не видим.
— Вы хотите, чтобы я показала, что рада?
— Так все показывают, — не отступал брат. — Ты чем хуже?
— Может, тебе нравится нас обнимать, а ты просто не пробовала и не знаешь?
Дети поджались к Цие, буквально вынуждая ту сделать, как они хотели. Им это удалось. Скоро они почувствовали, как железные руки самую малость сжали их. И голос Ции вдруг стал тише:
— Это больше похоже на проявление любви, нежели радости.
Машу осенило. Ция же говорила о любви, вчера она сказала, что раньше… её кто-то любил. Она знает, что это такое. Но не говорила, что… А если?..
— Так ты понимаешь, что такое любить? — поинтересовался брат. Он так и не понял.
Сердце заскрипело, как надоедливая старая дверца. Только бы не получилось, что она не любит её. Её и Юру.
— Да. Я узнала это от того, кто любит меня. Давным-давно.
— А… ты сама кого-нибудь любишь?
Девочка спрашивала робко, боясь ответа, но непременно желая знать. При том именно то, что хотелось. Так хотелось!
— Всех людей…
Маша выдохнула.
— …и вас.
И тут же расплылась в улыбке и зарылась в платье Ции. Пока Юра смотрел на неё, не понимая. Да и пусть.
— Не беспокойтесь, Мария. Я рада вас любить.
— Вот ведь нашла о чём волноваться, — усмехнулся брат.
Эпилог: бессмертие
Начало счастливого периода…
Ция вышла из режима воспоминаний. Она пробыла в нём всего минуту, но пережила всё. Все десятилетия вместе с Юрой и Машей. Короткие годы с Борисом, Тарасом и Марком. Ничтожную жизнь до войны. Пробуждение.
Некоторые моменты воспроизводились несколько раз. Самые радостные и весёлые. Или мрачные, печальные. Те дни, когда Цие пришлось сделать выбор, в котором она неизменно склонялась на сторону своих людей. Родных. Советских. Они понимали её и прощали. Делали вид, что ничего не случилось. Но помнили. Благодарили. Люди называли это «верность». Ция считала это любовью и её отсутствием. Для одних и для других. Не советских.
Иронично, что самое частое воспоминание — начало дружбы между ней и детьми. Она правда была рада любить. Всех. Но не могла. Это невозможно. Невыполнимо. Но Ция всё равно не оставляла попыток. Этому её научила Маша. Не стоит сдаваться. Не сразу.
За это Цию прозвали мученицей любви. Сперва. Потом её назвал богиней поэт. Это был Юра. Неожиданно открывшийся талант. Восхитившись им, люди прислушались и согласились. Кто-то называл её истинным богом. Милостивым. Добрым. Безгневным. Разумным. И множество прочих эпитетов. Ция вовремя различила зарождающийся культ и пресекла его. Но люди всё равно приносили ей белые лизиантусы. Пусть как благодарность.