Дхарма
Февр осторожно вдохнул, и горький привкус дыма лег ему на язык. Первая из двадцати семи четок щелкнула, столкнувшись с крепким ногтем. Эту нитку рудракши ему впихнули почти насильно, на сдачу с двух долларов; старик-хиппи на развале, смеясь, взамен на мятую банкноту вручил ему и старую трубку, которую Февр у него купил, и свои четки, и полупустую жестянку с заплесневелым индийским табаком. Февр выкинул его и насыпал свежего, чистого, дорогого, да только дух плесени и леса все равно накрепко смешался со вкусом и запахом табачного дыма. Но жестянка была хороша. И трубка тоже - темная, крепкая, из хорошего дерева. Казалось, ей не меньше пятидесяти лет. И поэтому он не понимал, почему такая старинная и хорошая вещь, как эта трубка, досталась ему почти задарма. Неужели все дело в призраке, неизменно всякий раз рождающемся из ее густого сизого дыма? В девушке-из-дыма по имени Мэдди? - У тебя новая прическа? И платье? - спросил он, когда образ духа сгустился, вобрав в себя весь дым, и принял знакомые очертания. Последним проступило лицо. Точеные губы округлились, и в своей голове Февр услышал ровный ответ: - Это у тебя новый табак. - Мне нравится. - Спасибо, мне тоже. Мэдди вдруг остановилась, покачиваясь, и прижала белесые руки к щекам, распахнув глаза и рот. - О-о-о... ты это не обо мне, кажется? Извини. - Нет, Мэдди. Именно о тебе. Февр пустил дымное кольцо и нежно обхватил губами мундштук. Рудракша щелкнула снова. Он подсчитывал на четках вдохи-выдохи дыма, зная, что больше двадцати семи не вынесет, равно как и не вынесет еще одну порцию табака за сегодня. Будет тошнить. Будет мерзко во рту и горько на уровне легких. Невинная слабость увлекла его слишком сильно. Они оба знали почему. - Ты слишком много куришь, - сказала Мэдди с укоризной. - Я повидала немало таких, как ты. - А я таких не встречал еще ни разу. Кстати, как тебе этот табак с вишней? - Интересно. Чувствую себя поздней весной, - Мэдди скользнула по воздуху кругом Февра, тронула слабой ладонью трубочную чашу, умыла руки в чистом сизом дыме и зависла, лежа на животе, закинув одну ногу на другую. Ее лицо оказалось напротив лица Февра. Его обдало душным теплом и слабым ароматом вишневого цвета. Он вдохнул еще раз и опустил руку с трубкой вниз. Мэдди качнулась, но осталась на месте. Радужка еще не сформировалась, и ее глаза глядели двумя темными водоворотами дыма. - А почему Мэдди? Почему не Пайпер, например? Девушка-из-трубки - это ведь настоящая Пайпер, - вдруг спросил Февр. Он хотел задать другой вопрос, более важный: «Откуда ты?» «Кто ты?» - но Мэдди была безумно упрямой. Она никогда не отвечала на такие вопросы. - Они звали меня Мадхави, весенним туманом, но я оказалась слишком юной для такого имени. Поэтому я стала Мэдди. Это имя мое и ее. Не разделяй нас, - она указала на трубку. Февр поглядел на нее. В деревянной чаше алел зорким глазом крошечный уголек. - А ты мне точно не мерещишься? Она рассмеялась в голос, а не в его голове, но как-то странно: хрупко, трескуче, как костер. - Не знаю. Для меня все одинаково. Только тебя я хоть помню. Мы ведь каждый день о чем-то говорим. Февр взял трубку и вдохнул снова, а затем выдохнул через уголок губ. Еще раз. Еще. Дыма становилось все больше. От этого Мэдди становилась все реальнее, все четче - но у Февра от избытка никотина мутнело в глазах. Он перекинул очередную бусинку-орешек и вздрогнул от того, каким громким получился звук. Его глаза болезненно сощурились. - Но я не замечала, чтобы ты говорил с кем-нибудь еще, - добавила девушка-из-трубки. - Или делал что-то на пользу этому миру. Тебе следует подумать о своей дхарме. Или сансара поместит тебя в следующий раз в трубку, как меня. - Неплохо бы в твою, - усмехнулся Февр. Мэдди поморщилась, хоть и знала, что он так шутит. - Чушь. Она приблизилась к нему, развела руками волны и завитки дыма, походя надела на изменчивые волосы травяной венок, а потом вдруг вытянулась, став резкой и тонкой, и поцеловала его темные волосы. Февр поднял руку, протянул к ней, стремясь поймать, уловить, ощутить тепло, вот-вот, казалось, готовое обернуться крепким, плотным, человеческим, настоящим прикосновением - но тщетно. Даже когда ее рука обхватила его, в ней оказался лишь теплый пряный дым. Упорный, нечеловечески настойчивый, вцепившийся в кожу и не рассеивающийся от малейшего порыва ветра - но неживой. Февр не хотел об этом думать. Он опять затянулся и откинул голову назад, глядя на девушку-дым. В груди всколыхнулась тошнота, но он подавил ее усилием воли. - У меня есть только ты, - вдруг лишившись голоса, одними губами сказал он. Мэдди отшатнулась от него и что-то запела на санскрите. Февр прислушался - и вдруг ему показалось, что он начал понимать слова... хотя никогда не учил этот язык. Ему захотелось встать, затем - пройтись... Февр закрыл глаза и опять их открыл, но это не прошло. На негнущихся ногах он послушно дошел до окна и толкнул тяжелую раму. Петли запели. Ветер ворвался внутрь, подхватил густое дымное марево и унес прочь от него. Песня Мэдди стихла, оставив привкус свободы. Февр остался в комнате один, постепенно приходя в себя, но в его руке осталась погасшая трубка Мэдди, трубка-Мадхави, пугающая и чудесная вещь, и он по-прежнему ощущал рядом ее непрекращающееся незримое присутствие.