Первым делом Аристарх Геннадьевич зашел в радиорубку к радисту Ивану Синцову. Молча сел на скрипящий стул, закурил, задумчиво пустив кольцо дыма в потолок, после чего глухо произнес…
— Товарищ Синцов, пожалуйста, объясните мне, что, у вас, тут, происходит?
— Так, это… — его не поняли. Очкастый, бледный и до отказа напичканный "всяческими радиодеталями" парень недоумённо пожал плечами. — Как и запланировано, выступает поэт Святослав Лукашкин. Читает свои лучшие и любимые стихи. А народ… эта, слушает его. И наверно рукоплещет…
— Иван! — директор начал закипать. Он махнул рукой в сторону спортивной поляны, где раздавалось всё громче и громче в едином порыве…
Разбег недовольства у директора начался с низких тонов…
— Кто из них Лукашкин? И почему ты называешь хоровой вой на трибунах — чтением любимых стихов?
— Эта… почитатели поэта, поют песни под фонограмму. Развлекают себя перед выступлением! А что — здорово придумали! Да и поют, хорошо!
— Я не про песни! — лицо Латышева недовольно перекосилось. Покрылась красными пятнами. — Я про другое! Кто дал разрешение использовать на мероприятии нашу новую, недавно приобретенную аппаратуру? Ты знаешь, сколько сил и энергии я потратил, чтобы выпросить её в управлении? Ты представляешь, что мне это стоило?! Договориться? Выпросить? Достать новую технику?!..
— Аристарх Геннадьевич, я здесь не причём! — радист внезапно покраснел, начал оправдываться.
— Значит так! Закрой рот и послушай меня! Знаешь ли ты, балбес, что с тобой сделаю, если они сожгут аппарат? А они его обязательно сожгут! Просто непременно! Причём, думаю… минут через пять!
— Аристарх Геннадьевич! — Синцов задохнулся от чудовищного, беспочвенного обвинения. — Да я. Я… Я!
— Что, я! Что, я! Он ещё смеет, отпираться! Поглядите, на него? Я даже отсюда слышу, что динамики работают на пределе возможного. А эти хулиганы всё добавляют и добавляют мощности звука. Им-то, что. Они покричат, поорут, разойдутся. А кашу расхлёбывать кому? Нам с тобой?
— Так, я и хотел вам об этом сказать… — очки подчиненного заиграли неожиданными бликами. — Аристарх Геннадьевич…
Со стороны начальства уже неслись пена и скрипучие волны с мелкой галькой. Слушать оправдания естественно не желали…
— Молчи! Не перебивай! Не надо говорить мне ни-че-го! Нам с тобой, что сказали при продаже? Хотите, чтоб аппаратура работала долго? Желаете, чтобы она оставалась подольше как новая? — Старайтесь не использовать установку долго на максимуме! Берегите её! (Лучше вообще не включайте и не трогайте!).
— Иван, — Латышев торопливо затянулся два раза подряд, выдохнул остатки дыма и ввинтил окурок в какой-то открытый коробок из-под радиодеталей. — Мы с тобой говорили об этом серьезно! Говорили?
— Да, говорили…
— Так, какого же лешего! Они врубили её на полную катушку? Я даже отсюда слышу, что она бедная надрывается, хрипит, сопит и работает на последнем издыхании! — в комнате радиста, словно желая поддержать слова директора, звучало всё сильнее и сильнее.[52]
Женские голоса пели всё громче. Народ подходил и подхватывал слова любимой песни…
Тем временем от нарастающей мощности звука (Проходящего в колонках по рельсам поезда) начали дребезжать окна. Закачалась лампочка на тонком шнуре.
— Мало тебе того, что ты сжег предыдущую! — руководитель продолжал нагнетать обстановку. Кулаки его то сжимались, то разжимались, словно дышали. — Тебе, было этого мало?
— Аристарх Геннадьевич, я же уже извинялся перед вами. И сказал, что всё произошло случайно! Я не хотел! С новой аппаратурой я работаю правильно и аккуратно!
— Во-о-т! А почему ты им сейчас не рассказал, как пользоваться техникой правильно? Почему?..
— Аристарх Геннадьевич! Эта… послушайте же меня! Я здесь не причём! Они всё сами! Сами взяли, сами поставили, сами подключили…