— Тринь-дринь-дринь-тринь…, — перебивая слова песни, требовательно затрещал телефон.
— Это, наверно, вас, товарищ всезнайка, — ехидно произнесли из угла, продолжая начищать блесну. Телефон стоял на тумбочке, в дальнем углу, на расстоянии равноудалённом от обоих дежурных.
— Берите трубку!
— А я думаю, что это вас, товарищ Соловьёв, — ответчик, уставший от насмешек, недовольно развернул газету "Труд" и уставился в раздел "Новости из-за рубежа".
— Мне в это время уже не звонят. Рабочий день окончен. Ключи сдали. А начальство, вон, на стадионе! Так, что я думаю, это вас!
— Ничего подобного! У меня в руководстве также люди адекватные! И кстати, сейчас, там же, на трибунах!
— Дринь-тринь-тринь-тринь-тринь-тринь…, — телефон звонил всё настойчивее. Противный пузатик даже начал немного подпрыгивать от нетерпения.
— Удивительный вы человек, товарищ Кусков! Говорите, что много читаете, всё знаете! А трубку брать не желаете? Как же так?
— Что ж тут удивительного? Звонят вам! На ночь глядя! Какие-то подозрительные личности, а я должен снять трубку. Нет, знаете ли, увольте, у меня ноги не казённые!
— Тринь-дринь-тринь-дринь…, — вреднючий аппарат не желал успокаиваться.
— А если это вас?
— А если вас?
— Меня?
— Ну, да!
— Дринь-тринь, — телефон звякнул последний раз и как-то подозрительно затих. (Явно затаил злобу).
— Это вам звонили! — продолжили отпираться из угла.
— Скорее всего, вам.
— Нет, вам!
— А я говорю — вам!
— Ничего, если вдруг мне, позвонят ещё раз.
— А вдруг не позвонят?
— Стало быть, не очень нужно было.
— Уважаемые гости, — на улице вновь громко звучал голос ведущего. — Для продолжения творческой программы необходимо отгадать из какого фильма звучит монолог.
— Внимание… Слушаем…
— Давай, так, — начал быстро говорить Соловьёв. — Если я назову быстрее название киноленты, то трубку телефона весь вечер снимаешь ты. А если наоборот, то отвечаю я. Договорились!
— Договорились, — Кусков поддержал напарника и хитро прищурил глаза.
… За окошком полный человек из супер-популярного фильма начал читать лекцию "О вреде курения"…[56]
— Это же вам не лезгинка, а твист. Показываю все сначала.
— Носком правой ноги вы давите окурок, вот так.
— Второй окурок вы давите носком левой ноги.
— А теперь оба окурка вы давите вместе…
— "Кавказская пленница!", — одновременно вместе со всем стадионам произнесли вахтеры. После чего тут же из динамиков полилась любимая всеми "Песня про медведей"…[57]
Устав от переживаний и волнений, пожилой человек поднялся на сцену. Вытер рукой пот со лба.
— Максим, ты как? Справляешься? — произнес он, шумно выдохнув воздух. От рычащей струи звука в ушах гудело, словно туда нагоняли воздух и он не выходил обратно, раздувая и без того разбухшую голову.
— Стараюсь, как могу! — весело пританцовывая под музыку, ответил молодой заводила, стоявший за столом с аппаратурой. Светло-голубые глаза мечтателя отражали яркое подмосковное небо.
На голове массовика-затейника неизвестно откуда появилась народная кепка-картуз с закрепленным на ней ярким красным цветком. Лицо парня светилось радостью и удовольствием. Было заметно, что всё, что происходит вокруг, доставляет ему истинное удовольствие.
— Максимушка! Ты эта… Потерпи, ещё маненько… — затыкая ужи произнесло профсоюзное руководство.
— Скоро мучения закончатся. Кашкин приехал. Собирается выступать. Так, что включай последнюю композицию, а я его приведу.
— Сделаем, Евгений Павлович! — громко прокричали в ответ. — Последнюю… Так последнюю.
— Дорогие друзья-товарищи, судари-сударыни! — звонко разнеслось над стадионом. — С вами снова я, Максим Красно Солнушкин.
— Надеюсь, вы не забыли, зачем мы собрались?
— Нет. Нет. Не забыли… — радостно шумела толпа.
— … Праздник у нас!
— … Песни!
— …Танцы!!