— Одевайте наушники. В них будет лучше слышно музыку. Пойте в микрофон.
— Давай, свои наушники… — пьяный "певец" выхватил гарнитуру из рук Макса. Натянул на голову. Взял микрофон. Откинул путающийся под ногами шнур. Приготовился петь.
— Дорогие друзья! Вячеслав Лукашкин приготовил приятный сюрприз! Сегодня, вместо стихов, он исполнит популярную песню… "Джамайка" на русском и итальянском языках!..
— О-о-о-оу! — пропели трибуны и удивленно затихли. Над полем повисла дышащая жаром тишина.
В динамиках (Техника сама отказывалась верить в случившееся) откуда-то издалека, словно с того света, проснулись и зазвучали первые аккорды известной композиции.
— "Я-мя-я-а-уй-ка-а", — пискляво, словно где-то за забором хулиганы мучили кошку, начал запевать Лукашкин.
Максим увёл "в ноль" с микрофона "удивительно чистый дискант" поэта. А потом вообще, от греха подальше, (Лучше перестраховаться) вытащил штекер из гнезда и положил его рядом с усилителем.
А тем временем место Лобертино Лоретти Лукашкина в колонках аппаратуры занял Валерий Шотаевич Меладзе…[59]
— Я-я-мя-у-ай-ка-а, — непонятно для кого выводил в микрофон, абсолютно некем не услышанный "Посол итальянской песни в СССР".
— Лу-каш-кин! Лу-каш-кин! — восторженно шумели и хлопали зрители, подбадривая выступление новоявленного певца. Лица светились, глаза горели восторгом. Успех был просто грандиозный. Многие начали подпевать.
— О-у-х, — тревожно выдыхал Котов, с трудом поддерживая стихо-певца, едва стоявшего на ногах.
— Ещё! Ещё! Ещё! — публика кипела подобно бульону в огромном котле.
— Еще?
— Как скажите! — Максим виртуозно, словно по клавишам пианино, водил руками, нажимал кнопки, крутил ручки, сдвигал тумблера.
— Джама-а-а-ай-ка-а-а-а-а-а-а-а-а-а-о-у[60], — последовало продолжение по-итальянски.
На весь стадион завопил ещё никому не известный исполнитель "Витас".
Трибуны задрожали.
Всем стало понятно — певец Лукашкин разогрел голос и решил рвануть сразу с "первой" на "пятую" скорость в своём репертуаре.
И естественно, как и подобает вспыхнувшей звезде, начал петь песню заново, с самого начала…
Пьяный исполнитель итальянских песен вырвался из рук Котова и бросился совершать какие-то немыслимые, не подающиеся логике — дикие движения: Вихлять, словно на шарнирах, всеми частями тела, завывать в микрофон.
Голос "Витаса" оторвался от бренного тела и зажил собственной жизнью. Кудесник в очередной раз попытался взять пять с половиной октав…
— Сента-а бруко-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-у-у-урр…
Поэт задрал голову, подобно Юлию Цезарю, и вытянул вверх руку с микрофоном.
Столбики индикаторов ошалело полезли в красную зону и начали безумно стучаться головой в потолок…
Футбольное поле задрожало под ногами присутствующих гостей.
— Ни-че-во-се-бе!!! — неистовство искрила переполненная чаша стадиона. (Исполнение популярного шлягера в момент принесло Лукашкину славу талантливого певца и стяжателя разбитых женских сердец).
— Ай да Лукашкин! — хором ревели трибуны.
— … Ай да сукин сын!
— … Вот, что значит — настоящий поэт!
— Господи, когда же это закончиться? — Котов "дорывал на себе" последние седые волосы.
Вечер, пожалев измученный жарой и событиями Н-ск, тихо выполз из-за синего леса, отогнал солнце к горизонту и принялся играть разноцветными красками заката.
Облака двигались медленно, наползали друг на друга, переворачивались. Меняли окраску, форму. То становились тоньше, то наполнялись силой.
Сумерки приобрели лиловатый оттенок.
В городском парке, в двух кварталах от стадиона, между зелеными стенами кустарника погружались в тень беседки, струйки воды, стекавшие вниз по раковинам фонтана, падали в замшелый бассейн.
Загустевший в поселке воздух, пах травами и ещё чем-то пронзительно сладким.
Налетавший ветер мягко разносил по округе мелодию ВИА "Самоцветы" с красивым, созвучным томному вечеру названием — "Добрые приметы"…[61]