Впрочем, я не стал долго размышлять над этим и приветливо улыбнулся, стараясь растопить лед в ее холодном сердце:
– Здравствуйте, Надежда Павловна. Вы хотели меня видеть, и я примчался по первому вашему зову.
Она усмехнулась уголками губ:
– Очень трогательно с вашей стороны. Вы знаете, что чуть не загубили одну операцию у нашего вип-клиента? Хорошо, что я вовремя заметила это.
– Прошу прощения, больше это не повторится. – Я разглядывал свои старые, изношенные ботинки.
Грымза повысила голос:
– Думаю, это больше не повторится, потому что планирую вас уволить.
– Но это невозможно! – Еще немного – и я бы опустился перед ней на колени. – У меня больная мать… Ей нужны дорогие лекарства… Я не могу потерять эту работу.
Она дернула плечом:
– Скажите, почему я должна думать о вашей матери? Это меня совершенно не касается. Хотели остаться на работе – нужно было все хорошо выполнять. Я не намерена кормить всяких бездельников и разгильдяев.
Я побледнел. Кровь прилила к лицу, руки похолодели.
– Но вы не можете так со мной поступить! – В отчаянии я почти кричал. – Дайте, по крайней мере, сначала найти работу. Я занял деньги, чтобы оплатить матери операцию, и должен вернуть все в кратчайшие сроки.
На ее уродливом лице не дрогнул ни один мускул.
– Я же сказала: мне нет дела до ваших проблем. Ступайте к Лене и пишите заявление.
Внутри меня будто что-то оборвалось. Я взглянул в ее холодные глаза цвета неспелого крыжовника – и меня понесло.
В конце концов, гори все огнем, сколько можно меня унижать? Пусть увольняет, найду другую работу. Буду разгружать вагоны по ночам, может, появится больше денег.
– Да черт с тобой и с твоим паршивым банком. – Я заорал как сирена. Капельки слюны из моего рта летели на ее бумаги. – Думаешь, на тебе сошелся клином белый свет? Катилась бы ты подальше со своими документами и клиентами, Грымза! Пусть с тобой работают те, кому твой мерзкий голос кажется сладкой музыкой. Я пахал на тебя сутки напролет и не получил даже лишнего рубля. Сколько денег я принес твоему банку? Миллионы? А теперь ты увольняешь меня за один-единственный просчет, который никак бы не навредил нашему клиенту, разве только заставил бы нас кое-что уточнить. Что ж, я с радостью покину это проклятое место. Такого специалиста везде оторвут с руками и ногами.
Она побледнела, потом покраснела. Крыжовенные глаза за толстыми стеклами превратились в две пятирублевые монеты:
– Что вы сказали?
– А что слышала. – Я соскочил с катушек, и мне было все равно – назад дороги я не видел. – Катись со своим долбаным банком! Пусть другие пашут на тебя и проглатывают оскорбления. А я поставлю свечку в церкви, когда мне выдадут трудовую книжку. Да разве можно работать с такой чуркой с глазами, как ты?
Ее дрожащая рука потянулась к мобильному.
Я стукнул кулаком по столу, и телефон отскочил:
– Тебе нравится, когда тебя ненавидят? Когда сыплют проклятия на твою голову? Нравится, когда уходят хорошие специалисты? И славно. Прощайте, ваше величество. Честь имею откланяться.
И тут произошло то, чего я никак не ожидал. Она не вызвала охрану, не приказала спустить меня с лестницы, не отправила писать заявление об уходе.
Она разревелась. Да, нечто подобное уже было в фильме «Служебный роман».
Грымза расплакалась, как Мымра в исполнении Алисы Фрейндлих. Это укрепило меня в мысли, что железных женщин не бывает. Все они слабые и нежные создания, хотя иногда и строят из себя невесть что.
Моя начальница всхлипывала, словно маленькая девочка, слезы катились по ее лицу, и Надежда Петровна их не смахивала. Вообще слезы редко кого красят, но, ей-богу, Грымза стала симпатичнее.
Немного успокоившись, она показала мне на дверь:
– Закройте плотнее…
Я исполнил ее просьбу и вытащил из кармана чистый носовой платок:
– Вытрите лицо. Не ровен час – кто-то войдет и увидит нас в компрометирующей ситуации.
Она промокнула глаза и бросила платок на стол:
– Боже, как банально. Знаете, когда я смотрела этот фильм, ну, «Служебный роман», Мымра меня страшно раздражала. Она казалась мне ненастоящим руководителем. Такая женщина должна была оставаться железной леди и не поддаваться эмоциям. А сегодня я и сама… – Из ее глаз снова покатились слезы.
Я взял платок и осмелился промокнуть ей щеки.
– Успокойтесь, Надежда Павловна. Вы женщина, а женщины слабые существа. Впрочем, иногда плачут и мужики.
Грымза скомкала платок и прошептала: