Ронин пошел к гаражу. Быстро, но не бегом: старика приходилось нести, словно аквариум с рыбками: регенерация в полном разгаре. Жен спешила следом, соединенная с ним — точнее, с пузом старого перца, — словно пуповиной, пружинообразным проводом. Вот еще новорожденный хрен: и на руках его неси, и трясти не моги.
На полдороге их настиг низкий натужный гул. Вибровзрывчатка — определил на бегу ронин. Сейчас дверь не выдержит. Пока Жен разблокировала запасной выход, позади гулко грохнуло: незваные гости с помощью вибровзрывчатки снесли дверь.
Ронин и Жен выскочили в гараж.
И тут их настиг ЗВУК, Жен, зажмурясь, присела на корточки и поставила на пол ящик, зажав руками уши. Чуть громче — и окружающие стены, кажется, не выдержав, рассыпались бы в пыль. Ронин морщился, думая о том, каково сейчас тем, кто находится рядом с источником звука, Триста децибел. Плюс свет. Калеки. Кстати, о калеках — как там наш дед?..
Дед остался равнодушен к звуковой атаке, однако ронина мало волновало состояние его старческих, в отличие от черепа, барабанных перепонок. Лишь бы штурмовые децибелы не нарушили механику в его грудине.
Звуковая волна накатила, придавила на пару секунд и схлынула. Ронин кинул взгляд на индикаторы регенеротрона — моргает, бедолага. Но функционирует — и на том спасибо.
Они забрались в «Феррари». Старика ронин уложил позади, пристроив ему под голову кейс, — чего доброго, проснется, разволнуется, где его любимый ящик. А он вот он, под главной шишкой. Жен поставила прибор возле деда на пол, сама же уселась на переднее сиденье, рядом с ронином.
Ворота заднего подъезда не успели еще полностью подняться, когда ронин рванул из гаража. Вывернул со двора на улицу. Быстро перестроился в верхний, скоростной поток машин и задал произвольное направление.
Так, Коллег вроде покрошили. Куда теперь? С Р–66 пора убираться, это факт: начинается полнометражная травля, лазеек остается все меньше. Был соблазн воспользоваться порталом, расположенным под домом Жен, — тем самым, которым он к ней добрался. Однако этот порт наверняка контролируется Гильдией, не исключено, что и все другие уже тоже. Хотя должны же быть какие–то исключения: только спецслужбам под силу полностью контролировать разветвленную сеть московских портов до последнего роутинга. Вряд ли стоит надеяться, что внешники потеряли даром эти пять часов, но — надежды киллеров пока еще питали.
Для начала ронин решил сделать один звонок. Полагаясь на случай. Если до Григория все–таки добрались, то это выяснится сразу: был между ними когда–то оговорен один условный нюансик.
Ронин набрал номер. — Да.
Коротко и утвердительно. Значит, можно говорить. Если бы Григорий разговаривал под контролем, «да» и любое другое первое слово прозвучало бы с оттенком
вопроса.
— Это я. Спасибо за помощь. Ты остаешься в стороне, но не расслабляйся. Я сделал все, что смог.
— Это уж точно.
Ронин помолчал. Внятной информации на основной кадровой базе института не осталось. Однако никто не поручится за то, что информация не дублировалась ответственными отделами, например, в личную базу Грабера. В его–то уж точно дублировалась. И если Грабера взяли… Да нет, вряд ли. Поскольку Григорий пока еще цел… И ему, кстати, может быть известно о что–то о происходящем в институте. — У тебя есть какие–нибудь новости? — На тебя поступил запрос. — Ронин насторожился. Неужто его уже вычислили? Оперативно, едрен корень! — Откуда?
— Запрос частный. От некоего господина, пожелавшего остаться инкогнито.
«Плохо дело. Раз на меня выходят через Григория значит, не так все чисто заметено, как некоторым надеялось. Либо это Грабер?»
— И что от меня желает некий господин?
— Господин желает с тобой встретиться.
— И только–то? — Ронин усмехнулся: сколько народу, жаждущего встречи с ним, рыщет сейчас по Москве, тайком тиская рукояти лучевиков? Или сидит в кабинетах, терзая коминсы? И не сосчитаешь, наверное!
— Он гарантирует тебе полную конфиденциальность.
— Само собой. — Ронин вовсю ухмылялся.
— И мне тоже. Он оставил номер. Если ты не позвонишь по этому номеру до шести вечера, он предоставит заинтересованным лицам всю необходимую им информацию.
Ронин, уже не ухмыляясь, взглянул на часы: пять пятьдесят одна.